варваров он ступил на путь воинского искусства, закалившего его благородную плоть.
2
О ТОМ. КАК МОНАХОВ АРЕСТОВАЛИ И ПРЕПРОВОДИЛИ В РОКУХАРА. И О ТОМ, КАК ТАМЭАКИРА СЛОЖИЛ СТИХОТВОРЕНИЕ
Лёгкость, с которой становится известно о деле, — это пособник бедствия, поэтому раз за разом и доходили до Канто[151] слухи о поведении принца из Великой пагоды, о том, что при дворе проводятся обряды для погибели заклятого врага. Вступивший на Путь владетель провинции Сагами, сильно разгневавшись, воскликнул:
— Нет-нет! Пока сей государь занимает свой августейший пост, Поднебесная не будет спокойна. В конце концов, государя, по примеру переворота годов правления под девизом Сёкю[152], следует отправить в отдалённую провинцию, а принца из Великой пагоды предать смертной казни. Но прежде всего, в ближайшие же дни, нужно схватить тех, кто служил в особенной близости к лику дракона[153] и посылал проклятия нашему дому, — святейшего Энкана из храма Победы дхармы, Хоссёдзи, Монкан-содзё из Оно, Тикё из Южной столицы, Тюэна из храма Чистой земли — и выпытать у них все подробности!
Имея при себе такой воинский приказ, Никайдо Симоцукэ-но-хоган и Нагаи, губернатор провинции Тотоми, вдвоём прибыли из Канто в столицу. Едва лишь оба посланца прибыли туда, государь стал терзать себя одной мыслью[154]: «Какие же ещё последуют грубые распоряжения?» И вот, на заре одиннадцатого дня пятой луны в качестве посланца прибыл Сайга Хаято- но-сукэ. Он арестовал и препроводил в Рокухара[155] трёх человек: святейшего Энкана из храма Победы дхармы, Монкан-содзё из Оно и Тюэн-содзё из храма Чистой земли.
И хотя бывший среди них Тюэн-содзё не принадлежал к числу тех людей, о которых говорили, будто они совершают обряды проклятия, ибо он обладал добродетелью обширной учёности явных школ[156], его тоже схватили, полагая, что и этот священнослужитель, близко прислуживая своему государю, непосредственно слышал все распоряжения, которые государю благоугодно было произносить, — начиная с заупокойной службы в зале для проповедей храма Горных ворот, — а потому вряд ли де не знает, кого поддерживают толпы монахов. Не только эти люди, но и ещё двое — Тике и Кёэн были вызваны из Южной столицы и тоже отбыли в Рокухара.
И ещё взяли господина Тамэакира, генерала Нидзё, — как человека, искусного в поэзии[157], его приглашали во дворец на собрания по случаю стихотворных турниров лунными ночами и снежными утрами, когда одних поэтов хвалят, других порицают[158]; кроме того, ему беспрестанно доводилось присутствовать на августейших пирах. Его взяли несмотря на то, что он не был в числе людей, названных подозрительными, — чтобы допросить о намерениях государя, — и поручили это дело некоему Сайто.
Поскольку в отношении пяти священнослужителей поступило, должно быть, распоряжение сразу же вызвать их в Канто, до чрезмерных допросов в Рокухара не дошло. В отношении же господина Тамэакира поступило такое распоряжение: прежде всего, учинить ему допрос в Киото, а буде признается, — переслать его признание в Канто. Распорядившись учинить дознание, власти были уже готовы отдать приказ о пытках.
В Рокухара, в северном дворике, наложили углей, устроили нечто вроде возвышения с очагом для чана горячей воды, а сверху уложили рядами лучину из молодого бамбука; если её чуть приоткрыть, сквозь щель вырывается и с силой полыхает жаркое пламя. Двое из тех, кто с утра до вечера носит платье разных расцветок[159], встали в ряд слева и справа от возвышения, чтобы растянуть узнику обе руки и принудить его идти поверху. От одного только взгляда на это у людей тает печень[160], и тогда они думают: «Такое, видимо, случается только тогда, когда у грешника, повинного в четырёх тяжких и пяти великих грехах [161], станут сжигать плоть в пламени “Сжигающего жара” и “Великого сжигающего жара[162]” и когда он встретится с истязаниями, что творят быкоголовые и конеголовые[163]».
Увидев это, господин Тамэакира попросил:
— Есть ли у вас тушечница?
Решив, что она нужна ему для написания признания, принесли тушечницу и вдобавок к ней писчей бумаги, но Тамэакира начертал совсем не признание, а стихи:
Так о чём же я думаю? —
Думаю, спросят меня
Не о судьбах поэзии
Нашей страны Сикисима[164],
А о волнениях зыбкого мира.
Увидев эти стихи, Токива, владетель Суруга[165], запечатлел в своём сердце восхищение и, проливая слёзы, склонился к справедливости. Два посланца с Востока, прочтя их, оба увлажнили свои рукава слезами, так что Тамэакира избежал пытки водой и огнём и был признан невиновным.
Стихи и песни — это утеха двора, а луки и кони — пристрастие воинов, поэтому у них не обязательны владение искусством шести поэтических стилей и изящный вкус, и всё-таки из-за чувства, вызванного одним этим стихотворением, были остановлены мучительные пытки, а сердца восточных варваров смягчились. Это потому, что в природе всего лежит воздействие одних вещей на другие. «Ничто иное, как поэзия, без усилия приводит в движение Небо и Землю, пробуждает чувства невидимых взору богов и демонов, смягчает отношения между мужчиной и женщиной, умиротворяет сердца яростных воителей», — писал Ки-но Цураюки в предисловии к «Старым и новым японским песням» [166]. Думаю, что к тому основания есть.
3
ТРОЕ СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛЕЙ НАПРАВЛЯЮТСЯ В КАНТО
В восьмой день шестой луны того же года посланцы с Востока, сопровождая трёх священнослужителей, направились в Канто.
Тот, кого называли Тюэн-содзё, в качестве ученика Дзисё-содзё из храма Чистой земли держал экзамен по разбору десяти спорных тем и был учёным, не имевшим себе равных в своём монастыре. Тот, кого называли Монкан-содзё, сначала жил в храме Цветка Закона в провинции Харима, но по достижении зрелого возраста переселился в храм Высшей истины, Дайгодзи и стал Великим
