его величеству: «По государеву повелению ему отрубили голову!»
Сильно разгневавшись, государь вымолвил:
— Сказано ведь: «Приговаривая к смертной казни, приговор повторяют трижды». Несмотря на это, по единственному нашему слову совершили ошибку, усугубив этим недостаток благоразумия у нас Такое злодеяние равносильно великому греху[189], — и тут же вызвал придворного, передающего его повеления, и наказал три вида его родственников[190].
Но вот, подумав, что этот шрамана не напрасно был без вины подвергнут смертной казни, что это было, видимо, определено поступками, совершёнными им в прежней жизни, государь спросил об этом у архата. Семь дней архат, погрузившись в раздумья и сумев проникнуть в судьбы, обозревал прошлое и настоящее и наконец увидел, что в предыдущем рождении шрамана был крестьянином, который занимался обработкой земли. А император в предыдущем рождении был лягушкой и жил в воде. Когда однажды весной этот крестьянин обрабатывал мотыгой горное поле, он по ошибке концом мотыги отрубил лягушке голову. Благодаря своей карме[191], крестьянин родился шраманой, а лягушка родилась великим королём государства Варанаси, который по ошибке тоже совершил смертную казнь.
Так, значит, из-за какой же кармы наш высокомудрый тоже погрузился в столь непредвиденное прегрешение? О, как это всё удивительно!
4
О ТОМ, КАК ТОСИМОТО-АСОН ВТОРИЧНО НАПРАВИЛСЯ В КАНТО
Хотя в прошлом году, после того, как разгромили Токи Дзюро Ёрисада, Тосимото-асон и был арестован и доставлен в Камакура, его освободили, потому что сочли достаточными разного рода объяснения, которые он привёл. Но поскольку на этот раз в признаниях снова было упомянуто, что в планах заговора всецело участвовал этот асон, в одиннадцатый день седьмой луны его под конвоем доставили в Рокухара и препроводили в Канто.
Законом определено, что повторное преступление не прощается, поэтому какие бы оправдания ни приводились, их не принимают. «Одно из двух: либо пропаду по дороге, либо меня зарубят в Камакура», — раздумывал он, отправляясь в дорогу.
Бредёт, приминая ногами
Снег опавших цветов,
В Катано любуется
Весеннею сакурой
Или домой возвращается,
Одевшись парчою багряной листвы,
В осенние сумерки,
Покрывшие гору Араси;
Бывает тоскливо,
Когда хоть одну
Проводит он ночь до рассвета
В дорожном приюте.
Не слабы
Семейные узы любви —
Жену и детей,
Что оставил на родине,
Вспомнил с тоскою,
Не зная, что с ними теперь.
Туда, где за долгие годы
Обжился,
На Девятивратную
Государя столицу
В последний теперешний раз
Оглянувшись,
В нежданный свой путь
Отправляется он,
А в сердце такая печаль!
Не угасит её
Даже Застава встреч.
Её чистыми водами
Свои увлажнив рукава,
Прошёл он в конце
через горный проход
К песчаному берегу Утидэ.
Далёко в открытое море
Свой взор устремив,
Увидел, что в мареве движется
По несолёному морю[192],
Словно это он сам, зыбкая лодка —
Она то всплывёт,
то погрузится в волны.
С грохотом кони
Стучат копытами,
Переходя
Через длинный мост Сэта,
По дороге Оми
Люди идут и туда, и навстречу;
Плачет журавль
На равнине Унэ.
Жаль его —
Не журавлёнка ли он вспоминает?![193]
В Морияма
Идёт и идёт дождь осенний,
Под деревом
Намок уж рукав от росы[194].
Когда ж в Синохара —
на Равнине бамбука,
Где ветром сбивает росу,
Прошёл той дорогой,
Что разделяет бамбуки;
Хоть и была на пути
Кагаминояма, Зерцало-гора, -
Из-за тумана от слёз
В ней отражения не было видно.
Но лишь задумается,
Так даже средь ночи
