– Так дай почитать! – почему-то обрадовался Афиноген.
– Да я же от руки пишу. Ты разве поймешь мои каракули?
– А ты не беспокойся, Федор Михайлович, пойму, если захочу.
– У него не фантастика, а черт знает что! – сказала Валентина.
– Не одна ты такого мнения придерживаешься, – согласился я. – Сейчас принесу. Хочешь, так поразгадывай.
Я вошел в маленькую комнату. Три дочерины подруги на мгновение стушевались, но тут же вновь зашушукались, чему-то засмеялись.
Вид комнаты являл собой купе спального вагона. Справа от двери письменный стол дочери, дальше кровать жены. По цельной стене – кровать дочери, шифоньер, моя кровать. Слева от двери –секретер, надстроенный до потолка частью со стеклами распиленного когда-то серванта. Между кроватями дочери и жены – глухая часть того же серванта – пенал для хранения белья. Два стула, возле стола и секретера, заключали обстановку. Больше здесь уже ничего нельзя было разместить при всем желании. Подруги, да и сама Ольга сидели на кроватях.
– Вы почему не разденетесь-то? – спросил я и понял, что это прозвучало как сигнал к отходу. – Да ладно. Сидите. Где задачка?
Ольга ткнула пальцем в раскрытый учебник.
– Вы тут, конечно, уже поломали над ней головы?
– Поломали, – ответила дочь.
– Не может быть, чтобы она не имела решения!
– Ответ, по крайней мере, есть. А вот решение…
– Решим… Совместно будем решать или мне сначала одному?
– Совместно!
– Одному!
Мнения подруг разделились.
– Одну минуточку! Вы пока прочтите условия задачи. – Я повернулся к секретеру и вытащил из него тетрадь, толстую, в клеточку, 96-листовую. Займу сейчас Афиногена Каранатовича и к вам. – Я вышел в большую комнату.
Комната была проходной, с огромным проемом в стене между коридорчиком и кухонькой, с очень неудобной планировкой. Три кровати здесь было не разместить. Комнату занимала теща. Здесь стояли: пианино, телевизор, письменный стол Валентины и стенка в торце комнаты с книгами, проигрывателем и магнитофоном.
Когда-то, лет двенадцать назад, чуть ли не сразу после вселения в эту квартиру, мы поместили Пелагею Матвеевну в маленькую комнату с Ольгой. Но теща неимоверно, ужасающе храпела. Лишь одну ночь втихомолку проплакала в страхе внучка, и старуху вернули в проходную комнату. Конечно, больному человеку было здесь не сладко. Через комнату постоянно приходилось ходить, почти тут же гремели кухонной посудой. Правда, немного скрашивал жизнь старухи вечно включенный телевизор.
Дочь подросла, и спать с нею в одной комнате казалось мне мучительно стыдном. Но другую квартиру раз за разом не давали. Что-то сюрреалистическое было в этих предложениях, комиссиях, посещениях лиц, которые намеревались сюда вселиться. Они нисколечко не стеснялись хозяев, вслух «расставляли» свою мебель по углам и вдоль стен. Это было противно слушать, но я их понимал. Я и сам расставлял мебель в каждой вновь предлагаемой квартире, правда, лишь в своем воображении. Странными казались мне и причины отказов, когда я словно в заколдованном круге ни от кого не мог добиться ответа. Каждый раз мы с женой решали не поддаваться больше на провокации, жить себе и жить здесь, но проходило время, злой волшебник снова предлагал нам квартиру, и когда мы решали, что уж на этот-то раз все будет в порядке, начинали упаковывать вещи, непонятное насыщало атмосферу вокруг нас, и я тыкался как слепой котенок в приемные и кабинеты, выслушивая ничего не значащие обещания, успокаивания и еще что-то, названия чему я не мог придумать, и все закручивалось в какой-то постыдной карусели, откуда меня в конце концов выбрасывало центробежной силой,
И тогда я покупал бутылку водки, начинал считать себя человеком, освобождался от всего нелепого, что успевал нацепить во время квартирной эпопеи. По ночам меня мучил тещин храп. Каждый вечер, ложась в постель, я уже ждал этого храпа, боялся, ненавидел и потому лишь настраивал себя на него. Уже много лет я не спал нормально. Но когда впереди не было никакого просвета, я чувствовал себя все же увереннее, тогда я не расслаблялся.
– На вот, – сказал я Афиногену, – в конце там…
– Вам какую-нибудь закусочку соорудить? – спросила Валентина.
– Нет, благодарствую, – серьезно ответил Афиноген, – сейчас я очень занят необходимейшим делом, так что выпивки не принимаю.
– Ох, уж и занят! Что же это за дело, если не секрет?
– Да никакого секрета и нет. Жилплощадь вот для фантаста пробиваю.
– Пробьете вы! – развеселилась Валентина. – Сидите уж…
– Я серьезно, Валентина Александровна.
– У вас только с бутылкой дело серьезно.
– Нет, нет. Никаких бутылок. Правда, Федор Михайлович?
– Правда, Афиноген Каранатович, – согласился я.
Работать, работать надо было!
В это время задремавшая было старуха дико всхрапнула и проснулась. На экране телевизора продолжали бегать хоккеисты.
– Федя, это ведь Испазита? – как ни в чем не бывало спросила она.
– Да нет же! – рассмеялся я. – Эспозито играет в другой команде.
– А че смеешься… Я же вижу, что Испазита.
– Ну пусть Эспозито.
– Валя, ведь это Испазита?
Почему-то из всех хоккеистов Пелагея Матвеевна помнила лишь одного Эспозито.
– Ах, мама, мне не до хоккея.
– Конечно, Испазита, – убедила себя старуха. – Смеются еще…
– Читай, – сказал я Афиногену и снова отворил дверь в маленькую комнату.
Что-то у девушек вид был совершенно неподходящий для решения задач по физике.
– Ну, как дела с задачей? – спросил я.
– Никак.
– Давайте смотреть. Где она? Так-с… Так-с… А что такое фокальная плоскость? А… Ясно… А это линейчатый спектр?.. Странно… Тогда решетка должна быть.
– Так она и есть! – сказала Ольга.
– А! Ну, так тогда все ясно.
Через минуту задача была решена. Причем я лишь задавал наводящие вопросы, большей частью для самого же себя.
– А! – воскликнула Ольга, – 3адачка-то ерундовая! И с ответом сходится.
Подруги меня явно стеснялись, и я поспешил уйти. В большой комнате уже сидела соседка. На лбу Пелагеи Матвеевны лежало мокрое полотенце.
– Пошли в кабинет, – сказал я Афиногену.
– Идите, идите, – напутствовала нас Валентина.
– Ой, я, наверное, помешала? – заволновалась соседка.
– Нет, нет, – возразила Валентина. – Им там удобнее.
Кабинетом я вполне серьезно называл кухоньку, крохотную, два метра на два. Но здесь все-таки можно было уединиться.
– Так что у тебя, Федор Михайлович, с квартирой?
– Ерунда, – отмахнулся я.
– А все-таки?
