История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том I

судьба справедлива, поскольку всегда сохраняет для потомства только самое лучшее, то можно сказать, что то, что осталось нам от Гераклита, достойно быть сохраненным»³⁰.

Глава 5 Единое Парменида и Мелисса

Считается, что Элейскую школу основал Ксенофан. Однако нет никаких свидетельств того, что он посещал город Элею в Южной Италии, поэтому его можно считать всего лишь идейным вдохновителем школы. Нетрудно понять, почему философы этой школы приняли его себе в покровители, ибо они разделяли его идею неподвижного Единого. Об этом говорят приписываемые Ксенофану высказывания. Он нападает на божества греков, созданные по образу и подобию человека: «Если бы быки, лошади или львы имели руки и могли бы ими рисовать и создавать, подобно людям, произведения искусства, лошади изображали бы своих богов похожими на лошадей, а быки – в образе быков, и тела богов были бы похожи на тела лошадей и быков»¹. На место такого рода богов Ксенофан ставит «Единого Бога, величайшего среди богов и людей, ни телом, ни мыслью не подобного простым смертным». Этот Бог «пребывает всегда в том же самом, совершенно недвижимый, ибо ему не подобает перемещаться с места на место»². Аристотель рассказывает нам в своей «Метафизике», что Ксенофан, «говоря о мире в целом, утверждал, что Единое есть Бог»³. Однако более вероятно, что он был монистом, а не монотеистом, и такое толкование его «теологии» лучше согласуется с отношением элеатов к нему, чем теистическое толкование. Для нас по–настоящему монотеистическая теология – привычная вещь, однако в Древней Греции она была бы чем–то из ряда вон выходящим.

Но что бы мы ни думали по поводу Ксенофана, настоящим основателем Элейской школы и с философской, и с исторической точек зрения был, вне всякого сомнения, Парменид, житель Элеи. Парменид родился, по–видимому, в самом конце VI века до н. э., поскольку где–то в 451—449 годах до н. э., будучи 65–летним, он имел беседы с молодым Сократом в Афинах. Говорят, что он создавал законы для своего родного города Элеи, а Пифагор сохранил утверждение Сотиона о том, что Парменид начинал как пифагореец, но позже отошел от них и создал свою философскую систему⁴.

Главное философское произведение Парменида написано стихами; большая часть фрагментов, дошедших до нас, сохранилась в комментариях Симплиция. Вкратце его доктрину можно изложить так: Бытие, Единое действительно существует, а Становление, изменение – иллюзорно. Ибо то, что появляется на свет, возникает либо из бытия, либо из не–бытия. Если оно возникает из первого, значит, оно уже существовало, а если из последнего – значит, это ничто, ибо из ничего ничего и не возникает. Следовательно, Становление – это иллюзия. Бытие просто есть, и Бытие – это Единое, поскольку множественность – тоже иллюзия. Подобная теория не относится к тому разряду идей, которые могли бы возникнуть в мозгу человека с улицы, поэтому нет ничего удивительного в том, что Парменид настаивал на коренном отличии между путем Истины и путем Веры или Мнения. Вполне вероятно, что путь Мнения, описанный во второй части поэмы, характеризует космологию пифагорейцев. А поскольку пифагорейская философия вряд ли могла возникнуть в мозгу человека, познающего мир исключительно с помощью органов чувств, то не следует думать, что Парменид, установивший разницу между двумя путями, смог подняться до той высоты обобщения, на которую оказался способен Платон, объяснивший различия между Знанием и Мнением, Мыслью и Чувством. Это скорее отказ от данной конкретной философской системы в пользу другой. Тем не менее верно, что Парменид отверг философию пифагорейцев, – более того, он отвергает всякую философию, которая придерживается одинаковой с ней точки зрения, – потому что она признавала изменение и движение. Изменение и движение – это явления, познаваемые чувствами, поэтому, отвергая эти явления, Парменид отвергает путь чувственного опыта. В связи с этим не будет ошибкой сказать, что Парменид ввел в философию строгое различие между Разумом и Чувством, Истиной и ее Внешним проявлением. Разумеется, верно, что даже Фалес, в определенной мере, признавал существование этого различия, ибо его утверждение «все есть Вода», нельзя получить с помощью непосредственного чувственного восприятия – это может сделать только разум, проникающий за пелену явлений. Главная «истина» Гераклита – это опять–таки истина разума, который способен подняться над мнением обыкновенных людей, всецело доверяющих чувственному восприятию. Правда также, что Гераклит утверждал, что это различие достаточно очевидно, – разве не он призывал отличать простой здравый смысл от своего «Слова»? И тем не менее именно Парменид первым занялся изучением этого различия, и если мы рассмотрим выводы, к которым он пришел, то легко поймем, почему он это сделал. В философии Платона это различие приобрело первостепенное значение, как этому и следует быть во всех формах идеализма.

Но хотя Парменид и сформулировал принцип различия, ставший фундаментальным принципом идеализма, следует воздержаться от искушения считать его самого идеалистом. Как мы еще увидим, существует достаточно причин предполагать, что в глазах Парменида Единое – материально и доступно чувственному восприятию, и превращать его в объективного идеалиста вроде тех, что существовали в XIX веке, совершенно неправильно; из отрицания изменения вовсе не следует, что Единое – это Идея. Нам могут предложить последовать за ходом его мысли, но даже в этом случае у нас не будет никакого основания утверждать, что Парменид считал Единое Мыслью. Если бы Парменид представлял Единое как самодостаточную Мысль, Платон и Аристотель не смогли бы этого не заметить, а Сократ не считал бы первым трезвомыслящим философом Анаксагора с его понятием Нуса (Nous). Истина заключается в том, что, хотя Парменид и установил различие между Разумом и Чувством, он создал не идеалистическую систему, а систему монистического материализма, в которой изменение и движение отвергаются как иллюзорные. Реальность можно постичь только Разумом, но Реальность эта материальна. Это не идеализм, это материализм.

Обратимся теперь к доктрине Парменида о природе мира. Его первое главное утверждение – «Это есть». «Это», то есть реальность, Бытие, какова бы ни была его природа, существует и не может не быть. «Это» есть, и невозможно, чтобы его не было. О Бытии можно говорить и о нем можно думать. Но только то, о чем я могу говорить и думать, может «быть», «ибо предмет мысли и сам предмет – это одно и то же». Но если «Это» может существовать, значит, оно существует. Почему? Потому что, если это может существовать, а его нет в наличии, значит, оно ничто. А ничто не может быть объектом обсуждения или мысли, ибо говорить ни о чем – это значит молчать и думать ни о чем – это значит вообще не думать. Кроме того, если бы это просто могло бы быть, тогда, как это ни парадоксально, оно никогда бы не появилось на свет, ибо должно было возникнуть из ничего, а из ничего ничего не появляется. Таким образом, Бытие, Реальность, «Это» не возникло, побывав сначала возможным (то есть ничто), а затем став существующим: оно существовало всегда – точнее, «Это есть».

Почему мы говорим «точнее, Это есть»? Вот почему: если что–то возникает, оно должно появиться либо из бытия, либо из не–бытия. Если оно появляется из бытия, тогда никакого появления, никакого возникновения на самом деле нет – ибо оно уже существует. Если же оно появляется из не–бытия, тогда не–бытие должно уже быть чем–то, чтобы из него могло что–то возникнуть. Но такого не может быть, поскольку не–бытие – это ничто. Таким образом, Бытие, «Это», не возникает ни из бытия, ни из не–бытия: оно никогда не возникает, оно просто существует. А поскольку этот вывод приложим ко всему сущему, то ничто никогда не появляется. Ибо если что–нибудь появляется на свет, пусть даже самый пустяк, сразу же возникает вопрос: откуда оно появилось – из бытия или небытия? Если из первого – тогда оно уже существовало; если из последнего, то мы впадаем в противоречие, поскольку не– бытие – это ничто и не может быть источником бытия. Отсюда вывод – изменение, становление и движение – невозможны. Соответственно, «Это есть». «Путь у нас один – мы можем говорить только о том, что «Это есть». На этом пути существует много примет, подтверждающих, что «Это» никто не создавал и оно не подвержено разрушению, ибо оно завершено, недвижимо и не имеет конца».

Почему Парменид утверждает, что «Это» совершенно, иными словами, является единой (и единственной) Реальностью, к которой нельзя ничего добавить? Потому что, если Реальность не едина, а разделена, то ее разделило что–то другое, а не она сама. Но Бытие не может быть разделено чем–то другим, а не им самим, поскольку вне бытия ничего нет. Нельзя также ничего к нему добавить, поскольку то, что добавляется, – уже само по себе бытие. Аналогичным образом, оно неподвижно и постоянно, поскольку все движение и изменение, то есть формы становления, исключены.