числе генерал Фолькенхаузен, барон Нагель, способны уничтожить весь мир. Отсюда и взятие заложников, казнь невинных. Трудно представить, до чего может дойти фашизм, если его не остановить, не уничтожить. А вы твердите о каких-то нравственных устоях Фолькенхаузена, Нагеля. Бельгия имеет дело с фашизмом, — еще раз подчеркнул Деклер и извинился. — Простите, я, кажется, увлекся и произнес слишком длинную речь?
— Нет, почему же? — запротестовал Киевиц, — Я очень доволен, — Хитровато сощурил глаза, спросил: — А вы, Шарль, такие же речи произносите и студентам университета?
— Пока нет. Но был бы рад, — засмеялся в ответ Деклер и тут же подавил смех, — А теперь о главном?
— Да, конечно.
— Я пригласил Вас, чтобы посоветоваться, что можно сделать для спасения заложников.
— Штурмовать тюрьму Сент-Жиль, к сожалению, сил у нас нет, — тускло улыбнулся Киевиц.
— В политическом аспекте освобождение заложников будет иметь огромное значение.
— Вы, Шарль, имеете в виду военную акцию?
— Не исключено и этого.
— В таком случае, надо хорошо подумать. — Киевиц неторопливо раскурил сигарету, — Любая военная операция, мой друг, требует детальной разработки. Силы у нас еще незначительные и это налагает особую ответственность за их умелое использование.
— Давайте думать вместе, — попросил Деклер.
— Если бы знать, где будут казнить заложников, — после небольшой паузы стал размышлять вслух Киевиц, — тогда на месте казни можно было бы устроить засаду или совершить нападение на конвой в пути следования.
— Мысль хорошая, но, видно, их казнят в тюрьме.
— Пожалуй так.
Шло время. Были изучены различные варианты освобождения заложников, объективно оценены возможности их осуществления и, к великому огорчению, Киевиц и Деклер не могли найти оптимального решения — у них не хватало сил.
— Да, медленно, слишком медленно мы поднимаем народ против оккупантов, — сделал неутешительный вывод Деклер.
— Пример мадам Марины, надо думать, поможет, — сказал Киевиц, — Вчера к нам в лагерь пришло еще пять офицеров моего полка. Силы будут расти.
— Надо, чтобы они росли быстрее.
Помолчали. Через закрытые окна в квартиру прорывался приглушенный, монотонный шум города. Но вот, где-то в стороне, в начале авеню Ватерлоо, сначала отдаленно и тихо, а затем все громче, набирая силу, многоголосо и бравурно послышался марш «Германия превыше всего…» Сотни глоток эсэсовцев во все легкие распевали его под чеканный шаг колонны. Десятки труб оркестра, барабанов и литавр сотрясали воздух в миг присмиревшего Брюсселя.
Киевиц и Деклер подошли к окнам и молча наблюдали парадное шествие немцев. Говорить ни о чем не хотелось, их охватило ощущение внутренней подавленности и держалось оно до тех пор, пока шла колонна, громыхали барабаны да звучала на авеню Ватерлоо песня оккупантов. Правда, к концу прохождения колонны ощущение это стало ослабевать и постепенно уступать место чувству недовольства собственной беспомощностью что-либо сделать немцам. Да что немцам? Совесть упрекала их в том, что они ничего не могут предпринять даже для спасения заложников.
— А, может быть, поучиться у противника, — прерывая затянувшееся тягостное молчание, как-то виновато и осторожно начал Деклер.
— Ходить парадным маршем? — иронически хохотнул Киевиц, — Или брать заложников?
— Надо предъявить Фолькенхаузену и Нагелю ультиматум.
— Ультиматум? — Киевиц бросил в огонь камина сигарету, подошел к Деклеру, — Это уже интересно, Шарль.
— Нужно категорически, в ультимативной форме предупредить военного коменданта и шефа гестапо, что если они казнят шестьдесят заложников, то в ответ на это мы уничтожим в Брюсселе шестьдесят немецких офицеров. Думаю, это подействует на них отрезвляюще.
Деклер посмотрел на Киевица, ища его поддержки.
— Ультиматум привести в действие, если… — уточнил Киевиц.
— Бесспорно. Жестокость на жестокость. Смерть за смерть. Так сейчас говорят русские.
— Ну, что ж, — после некоторого раздумья ответил Киевиц, — Пожалуй, можно согласиться. Изучим маршруты движения офицеров по городу, места их развлечений — рестораны, кафе, театры, парки. Я могу выставить на эту операцию семнадцать офицеров моего полка. В ресторане «Националь» боевой группой будет командовать капитан Мишель Жакен. Помогать ему будет лейтенант Гастон Марен. Они вам известны. Проверены в боях за Льеж. Не подведут.
— Отлично, — обрадовался Деклер. — Мы дадим десять рабочих-коммунистов, бывших солдат нашей армии. Хватит?
— Вполне.
— Разработка операции поручается вам, Анри, — торжественно объявил Деклер.
— Сочту за честь, — ответил по-военному четко Киевиц и принял стойку «смирно», как это делал, когда в армии получал приказ командира.
— Ультиматум Фолькенхаузену и Нагелю я напишу сейчас, — сказал Деклер, сел за стол, сосредоточенно задумался и через какое-то время подал Киевицу крупным, уверенным почерком исписанный лист бумаги. — Прошу ознакомиться.
«Военному коменданту немецких оккупационных войск в Брюсселе генералу Фолькенхаузену. Начальнику гестапо Брюсселя штурмбанфюреру СС барону фон Нагелю, — читал Киевиц, — Ультиматум. Штаб Движения Сопротивления германским оккупационным войскам в Бельгии, стремясь предотвратить бессмысленное кровопролитие, требует немедленно освободить шестьдесят бельгийских заложников и предупреждает, что в случае их казни, в тот же день в Брюсселе будет уничтожено шестьдесят немецких офицеров. В серьезности настоящего предупреждения вы будете иметь возможность убедиться в ближайшее время сами. Штаб ДС. Брюссель, 12 декабря 1941 года».
— Можно подумать, дорогой Шарль, — довольно улыбнулся Киевиц, окончив читать, что вы всю жизнь сочиняли ультиматумы противнику. Четкость, категоричность… Дополнить ничего не могу.
— Мы пошлем это Фолькенхаузену и Нагелю, — объяснял Деклер свое намерение, — а копии расклеим по городу у казарм, штабов, военной комендатуры, гестапо, в местах, где бывают немецкие офицеры.
— Психологическое давление?
— Да, конечно. Нужно поднять бельгийцев на решительный протест, — развивал свою мысль Деклер. — Организовать массовую посылку писем Фолькенхаузену, Нагелю, в тюрьму Сент-Жиль, требовать освободить заложников, угрожать возмездием. Фашисты должны почувствовать гнев народа и остановить казнь невинных.
Нагель посмотрел на часы. До доклада обер-фюреру СС Нойдорфу оставался один час. Он опустился в кресло и, волнуясь, с бессмысленной аккуратностью принялся перекладывать с места на место многочисленные документы, лежавшие на столе, пытался читать их, но тут же ловил себя на том, что не в состоянии вникнуть в содержание. Отложив это бесполезное занятие, стал готовиться к докладу, подыскивать нужные слова, выражения, определять тон, каким следовало говорить, чтобы смягчить впечатление, которое он произведет на Нойдорфа сообщением о том, что преступник еще не найден. Страх перед докладом, о котором будут информированы рейхсминистр Гиммлер и ставка фюрера, постепенно уступал место гневу, поднимал в груди Нагеля волну ненависти ко всем, кто мешал раскрыть преступление, и прежде всего к шоферам такси, среди которых, несомненно был тот, что взял в машину убийцу. В ворохе лежавших на столе документов, он нашел список арестованных шоферов, шевеля губами, вычитывал их фамилии. Долгие годы работы в службе безопасности выработали у него шестое чувство — гестаповскую интуицию и, положившись на нее, он остановил свое внимание на капитане Матеньи — одном из
