Скорее развязаться с Маневичем, чтобы скрыть свою связь с делом Рочева… Но как узнал об этом босс?..
Ночью Родлинский тихо выскользнул из дому. Чуть пошатываясь, он прошел по главной улице к ресторану «Версаль». У подъезда не было ни одного такси. Фотограф вошел и заказал пиво и трепангов. Официант понимающе улыбнулся и пошел, ловко обходя танцующих, к буфету. Родлинский сел поудобнее, так, чтобы в окно видны были стоянка такси и противоположная сторона улицы. Джаз, слегка фальшивя, гремел «Здесь под небом чужим». За соседним столом моряки с ленинградского танкера пили за тех, кто в море. Один из них, лаская слух Родлинского правильным произношением английских слов, напевал.
Фотограф закрыл глаза и попытался представить себя дома, на родине. Где она, его родина? Во Фриско или в Глазго, в Каире или в Мельбурне? Где-то там, где пьют виски с содой, а не водку с пивом и думают о размерах счета в банке, когда идут в кабак. Он-то уж не будет думать об этом. Его счет за последние годы приятно округлился. Что ни говори, за работу в этой проклятой стране, где каждый день можно ждать провала, хорошо платят. Он уже на грани, может быть, следы от Маневича привели к нему и в любой момент можно ждать спокойного «руки вверх» и осторожного прикосновения дула пистолета к лопаткам…
Кто-то притронулся к его плечу. Родлинский вздрогнул и замер.
— Заснули, что ли, Аркадий Владиславович? — произнес своим мягким голосом начальник Дома флота. — Идемте к нам.
— Благодарю, я на минутку, — облегченно улыбнулся Родлинский, поворачиваясь и пожимая руку. — Заработался — потянуло на пиво, да нигде, знаете, нет — поздно.
В это время официант принес заказ.
— Садитесь, за компанию.
— Что вы, меня ждут. А то пойдем? К нам только что приехали артисты из Москвы.
— К сожалению, отказываюсь.
Собеседник отошел, и Родлинский опять взглянул в окно.
У подъезда горел знакомый темно-зеленый огонек. Фотограф встал, положил деньги и быстро пошел к выходу. Уже на середине пути он вспомнил, что изображал пьяного, и начал чуть покачиваться.
В машине он бросил удивленному Маневичу:
— Домой.
Шеф еще ни разу не брал машину ночью. Что-то случилось, раз он отступил от правил.
Маневич дал газ и вопросительно посмотрел на фотографа.
— Срочное задание. Поедешь на аэродром и возьмешь человека в серой замшевой куртке и клетчатой кепке. — Родлинский запнулся. — Он спросит: «Вы по вызову?» Ответишь: «Обратный рейс порожняком». Привезешь его ко мне, — Родлинский помолчал. — Высадишь за углом, покажешь дом. Все.
Фотограф достал портсигар и размял папиросу чуть дрожащими пальцами.
«Курит, — отметил Маневич, — волнуется, что-то серьезное…» — На языке вертелся неуместный для разведчика вопрос: «Что случилось?» Маневича начало чуть потрясывать. — «Вдруг конец? Удерут, а меня оставят…» — Как бы в подтверждение этих мыслей Родлинский неожиданно протянул портсигар, чего тоже в машине не делал.
— Закури…
Маневич чуть притормозил, взял папиросу. Фотограф протянул ему свою, и красная вспышка озарила их сосредоточенные лица.
— Высади меня.
Родлинский расплатился и, чуть покачиваясь, вошел в проходной двор. Несколько секунд он смотрел вслед удалявшемуся заднему огоньку. Кровавый глазок уносил из его жизни еще одного… Он быстро посмотрел по сторонам и исчез в темноте…
В это время майор Страхов отчитывал по телефону капитана Тимофеева.
— Провалили задание. Вам что было сказано — следить за Маневичем. На кой черт, извините, вам понадобился этот загулявший моряк? Два часа держал такси? Ну и что? Вел долгий разговор и кого-то ждал в машине? Что из этого? Вы должны были установить повторяемость пассажиров Маневича… Хорошо, об этом потом. Даю указание — неослабно следить за машиной сорок семь двенадцать.
Последний рейс такси 47-12
Ночью машины почти не шли. Постовой милиционер у железнодорожного переезда разговаривал со сторожем, изредка поглядывая на часы. Вдруг загудел переговорный аппарат. Он подбежал к телефону.
— Такси сорок семь двенадцать? Не проходило. Сообщить? Слушаюсь, товарищ старший лейтенант…
Маневич подъехал к переезду, когда шлагбаум медленно опускался. Вдалеке ходил милиционер. Маневич последний раз затянулся, выбросил папиросу и нетерпеливо крикнул:
— Эй, начальник, какой там должен пройти? К самолету опаздываю.
— Настоишься, маневровый, — проворчал сторож и скрылся за будкой.
Маневич, раздраженно посмотрел на часы: нашли время маневрировать. Он поднял стекло.
«Холод собачий, с чего бы это? — подумал шофер. Его знобило, слегка кружилась голова. — Простудился, наверное, — мелькнула мысль. — Не ко времени».
Шлагбаум вздрогнул и тихо пошел вверх. Маневич еще секунду помешкал и, наконец, миновал переезд. Через несколько минут у полосатой будки остановился длинный черный «Зим».
— Трубников?
— Есть. — К машине подбежал милиционер.
— Куда?
— По шоссе, на аэродром. Говорил со сторожем переезда, спешу, мол, к самолету.
— Спасибо. Один?
— Пустой.
Марченко откинулся на сидение, и машина с места рванулась вперед. Лейтенант посмотрел на часы. Московский самолет приходил в два тридцать. Оставалось немногим менее часа. Белая в лучах фар лента асфальта терялась метрах в пятидесяти, дальше — непроглядная тьма. Марченко напряженно всматривался. Вот появился красноватый огонек заднего света, погас на повороте и снова вспыхнул на длинной прямой. Затем лучи фар вырвали из темноты борт грузовика.
— Обгоняй.
Машина вырвалась вперед.
Минут через пять показался еще один красный огонек.
— Вот жмет, — бросил шофер, взглянув на спидометр.
Стрелка находилась около цифры девяносто. Огонек не приближался. Шофер дал газ, и постепенно огонек стал расти. «Победа». Марченко впился в номер — 47–12.
— Не обгонять, — сказал он шоферу почему-то шепотом. Машины мчались со страшной скоростью. Стрелка спидометра перед глазами лейтенанта прыгала уже около ста, а шофер был вынужден еще прибавить газ. Вдруг такси вильнуло в сторону и чуть захватило правыми колесами обочину, затем еще и еще.
— Что он, пьяный? — заметил шофер.
Из-за поворота, метрах в четырехстах впереди, вырвались голубоватые столбы света и возникли две яркие фары. Чуть не задев встречную машину, «Победа» мчалась вперед.
— Сумасшедший, — ругнулся шофер, прижимаясь к обочине и не сбавляя хода. Передняя машина продолжала вилять. Впереди возникли еще фары. Они приближались с невероятной быстротой. Марченко взглянул на спидометр. Стрелка подходила к ста десяти километрам. В следующее мгновение он увидел, что передняя машина свернула влево, и чудовищная сила бросила его на стекло. Последнее, что он помнил, —
