– Ничего не понимаю… – Он оборачивается на притихшую вмиг компанию. Они молчат. И тут до меня постепенно начинает доходить смысл происходящего.
– А как же Голландия?
– А как же твоя болезнь?
– Какая болезнь?
Компания молчит. Молчание становится тягуще-звенящим, и никто не решается его нарушить. Они переглядываются, и наконец Загина тихо бормочет в сторону:
– Мы сказали ему, что ты безнадежна… Он не мог не приехать. А встречать тысячелетие в одиночку, ребята, – это такая мерзкая примета… Простите нас. Но мы поступили… Мы считаем, так лучше. Ленька не говорил тебе, но он постоянно рвался между этой своей вонючей Голландией и тобой… Какого хрена! – Вдруг взрывается она, вскидывая свою огненно-рыжую голову. И мы понимаем, что сейчас станем свидетелями легендарной бури, которую умеет устроить Ирка. Ту бурю, о которой потом долго будут ходить легенды. – Вы психи! Вы оба – психи! Вы всех нас на уши поставили! Вон отсюда! И если вы не помиритесь, чтоб не приходили сюда!
Нас буквально вышвыривают на улицу. Напяливая на себя куртку уже на лестничной клетке, он зло бросает:
– Идиоты! Какие же они идиоты! Так же нельзя!
– Нельзя, – соглашаюсь я, неотрывно глядя ему в глаза.
– Нельзя, – эхом повторяет он.
И мы снова смотрим друг другу в глаза, не зная, стоит ли произнести эти роковые слова, которые могут и разрушить этот воздушный замок, и наоборот, сделать его прочнее стали.
У кого-то за дверью начинает играть радио.
'Московское время двадцать два часа тридцать минут'.
Нам остается только полтора часа, чтобы решить, как же мы встретим это новое тысячелетие.
Мне кажется, что он слышит, какими гулкими толчками бьется мое сердце…
А еще мне кажется, что тысяча лет – это такая малость по сравнению с предстоящими минутами…
Украденный у жизни день
У понедельника есть своя мистичность. Мало кто вдумчиво смотрит по сторонам. Особенно утром. Мы не видим мир вокруг. Потому что еще шумит, переливаясь всеми цветами радуги, ушедшее воскресенье. И мы где-то там, далеко от окружающей реальности. Периодически всплываем на поверхность, обводим окрестности диким взглядом и снова теряемся во внутреннем микрокосме.
На другом конце вселенной цокают каблучки секретарши шефа, противно верещит факс, словно из трубки испорченного телефона доносятся голоса коллег. Мир сер и сумрачен. Мы смотрим не на него, а сквозь него. А мимо нас проходят сотни и сотни событий.
И когда, как не в понедельник, творить самые дикие, самые невероятные безумства?
Они встретились возле памятника Гоголю. Высокий стройный мужчина в дорогом пальто и букетом белых роз. И девчонка, по виду совсем еще подросток. Они обнялись и долго стояли, не разжимая объятий, под строгим взглядом каменного классика.
– Здравствуй.
– Здравствуй.
Снова молчание. Иногда есть моменты, когда отсутствие слов способно сказать гораздо больше.
Мужчина гладил девушку по голове, ероша коротко стриженые волосы. Она тихо улыбалась, не отводя глаз от его лица.
– Честное слово, чувствую себя пятнадцатилетним мальчишкой.
– Седые волосы вас выдают, сударь…
Он расхохотался.
– А все-таки, ты язва. Кто говорил мне буквально два дня назад, что возраст значения не имеет?
Она теснее прижалась к нему, прикрыла глаза и севшим голосом пробормотала:
– Я говорила о том, что в постели нет ничего, кроме страсти. Прожитые годы, статус, прошлое и настоящее – такие мелочи. Есть только мужчина и женщина. А у этой вечности не может быть возраста. Да поцелуй же ты меня, в конце концов! Что ты стоишь, как статуя!
Прохожие шли мимо, огибая невидимый островок, на котором отгородилась от мира пара влюбленных, слившихся в долгом поцелуе. Мир перестал существовать для них, стертый касанием горячих губ. Время остановилось, сбитое тем непонятным свойством души, которое способно превратить бесконечный водопад секунд в тягучую медовую сладость, где минута не равна шестидесяти коротким отрезкам.
– Это что-то невероятное… Двадцатилетняя девчонка заставляет меня сходить с ума. И мне это нравится!
– Принимаются любые возражения. Но свидание ведь от этого не отменяются. Кстати, спасибо за розы. Они великолепны.
Еще один поцелуй. Короче, но гораздо более страстный. И еще один. И еще… Секунды, подстегнутые невидимым дирижером, сменили ритм и рванули в диком темпе, наверстывая упущенное и стремясь попасть в такт с бешено бьющимся пульсом.
– Давай перестанем смущать Николая Васильевича, – девушка поправила сбившийся беретик и отступила в сторону. – Тем более, мне было обещан весь день в полное распоряжение. Мы гуляем! Кстати, а почему ты настаивал на встрече именно возле этого памятника? Лучше уж у Пушкина. Александр Сергеевич был знатным специалистом по части амурных дел. Не то что этот мастер страшных сказок.
– Сейчас я тебе кое-что покажу. Это знают все окрестные студенты. Ты не боишься высоты?
– Не жаловалась. Даже думала когда-то, что стану мойщиком окон.
– Боюсь, тебе не разрешат. Производственный травматизм, знаешь ли. Коллеги на тебя засматриваться будут и падать часто с верхотуры.
Оба они весело рассмеялись, а потом мужчина потащил девушку через всю площадь к угрюмой четырнадцатиэтажке.
… Сверху площадь выглядела маленькой и суетливой, как разворошенный муравейник. Толкались, спеша по своим делам горожане, кутались в платки замерзшие торговки, орала дурным голосом сигнализации задетая каким-то прохожим машина…
– Ну, и где твой сюрприз?
– Посмотри на памятник с этой точки. Он тебе ничего не напоминает?
Девушка прищурилась, потом отрицательно покачала головой.
– Нет… А хотя… Ой, какая прелесть! – И звонко рассмеялась, вспугнув парочку голубей, умостившихся неподалеку.
Скульптор был наверняка человеком не без чувства юмора и сделал памятник таким образом, что ссутулившийся Гоголь, закутанный в плащ, сверху напоминал гигантский кукиш, обращенный головой- пальцем в центр площади.
– Мы это лет двадцать пять назад выяснили, когда в институте бегали сюда пиво пить.
– Вот ты экстремал… А что, ближе к земле пиво не такое вкусное?
– Не такое. И поцелуи на крыше куда как слаще.
– Ой…
Губы ищут губы, страсть сплетается со страстью – и снова пространство-кристалл прячет в себе двоих, оторвавшихся от сумасшедшего мира во имя личного безумия.
Рука ее внезапно разжалась, и белые розы полетели с последнего этажа, теряя лепестки. Оторвавшись от губ мужчины, девушка с сожалением посмотрела вниз.
– Извини, я их уронила…
– Ничего страшного. Падшими они выглядят тоже неплохо.
