Если бы Гитлер не напал на СССР…

мыслей и действий, что приоритет в идее заговора мог оспаривать любой из них.

Канарис кадры подбирал с той же осторожностью и аккуратностью, с какой он действовал всегда и во всем. Однако его правая рука — Остер имел репутацию человека чуть ли не легкомысленного. Он мог запросто привезти во Франкфурт-на-Майне, в штаб группы армий «С», которой командовал участник заговора генерал-полковник Риттер фон Лееб, проект воззвания заговорщиков к народу и вермахту в кармане мундира. Начальник оперативного отдела штаба фон Лееба полковник Винценц Мюллер рот раскрыл от удивления по этому поводу и тут же сжег лист папиросной бумаги в пепельнице.

А Остер успокаивал его:

— Я держу эти бумаги в надёжном сейфе…

Мюллер на это лишь плечами пожал и вздохнул:

— Вы же старый разведчик! И до сих пор не знаете, что единственный относительно, — тут Мюллер подчеркнул последнее слово, — надёжный сейф — это…

И полковник коснулся своего виска.

Остер, правда, тут же с ним согласился.

Впрочем, Остер, как и его шеф, тоже умел представить себя не тем, кем был. И психологическая мимикрия стала для него почти инстинктом. Ну могло ли, скажем, гестапо всерьез принимать «заговоры» Остера, если бы о них что-либо и узнало? «А-а, это тот рассеянный болтун из конторы сухопутного адмирала? — сказал бы тогда какой-нибудь штандартен- или бригадефюрер из СД. — Ну, пусть его, пусть забавляется». Но простодушный разведчик с огромным стажем — это вообще-то из той же «оперы», что и добродушный крокодил.

* * *

ОСТЕР был доверенным лицом адмирала не только по долгу службы, но и по сходству воззрений на будущее Германии. Их Германия должна была по-прежнему быть Германией имущих и для имущих. Разница была, пожалуй, лишь в том, что Остер предпочёл бы возврат к монархии наследственной, а Канариса вполне устроила бы «монархия», где на троне прочно сидел бы Его Величество Капитал… Но — вне сомнений — их Германия не должна была выпадать из общего антисоветского строя Золотой Элиты Мира. А это было возможно лишь в том случае, если Германия останется в орбите всевозрастающего англосаксонского мирового влияния и не будет противодействовать ему.

В Великую Германию, соответственно, не верил ни один, ни другой. Оба считали, что зависимость рейха от многих видов сырья (и от нефти прежде всего), не позволяет вести долгую и победоносную войну с англосаксонским Западом. Оба прекрасно понимали, в том числе и как разведчики, что война с Англией — это война со Штатами, потому что Английский Остров в Старом Свете всё более становится лишь передовым фортом Нового Света в Европе. Значит, с Западом воевать нельзя…

Выходит, воевать надо против России. Но и тут Германия — считали они — может добиться успеха лишь в блоке с англосаксами, ибо если она будет им враждебна, то англосаксы разделаются с опасной соперницей руками русских.

Третий вариант — война с Западом в союзе с Россией или в условиях прочно обеспеченного мира с Россией — был абсолютно неприемлем ни для Остера, ни для Канариса. И дело было не только в их прохладном отношении к России как таковой. Неприемлем был союз с Россией Советской, где элитными были лишь сорта сельскохозяйственных культур, а также хряки-производители и коровы-рекордистки…

Когда-то Наполеону, уже после Ватерлоо, накануне его окончательного отречения и изгнания в 1815 году, задали вопрос: а почему бы ему не обратиться к энергии французских масс, которые яростно скандировали под окнами императорского дворца: «Да здравствует император! Да здравствует Франция! Не надо отречения!»?.. И бывший революционный герой Тулона, бывший герой Аркольского моста в ответ буркнул: «Я не желаю быть королем Жакерии…»

Жакерия — это восстание Жаков, Джонов, Гансов, Иванов… Это — могучее стремление народной воли к жизни без ярма, без обмана, к жизни по справедливости, без господ и «быдла»… И Наполеон даже ценой утраты власти не захотел пойти к такой Франции, в которой права имели бы трудящиеся, а не восстановленные им герцоги и князья.

Остер и Канарис были тут сходны с императором французов — они скорее согласились бы на крах рейха, провозгласившего 1 Мая Днем труда, чем на его устойчивые перспективы в союзе с Российским государством трудящихся.

А фюреру объективно нужен был такой союз, если он не хотел краха рейха. Но Гитлер колебался между неизжитым антикоммунизмом и пониманием необходимости лояльной линии по отношению к Советам. Последнее же было в глазах канарисов, остеров, черчиллей, даллесов, Рузвельтов, Рокфеллеров, донованов и прочих — преступлением.

Преступлением в их глазах было и стремление фюрера политически и экономически противодействовать англосаксам, объединяя против них все свободолюбивые народы планеты. Недаром же Гитлер в ноябре 1940 года говорил в Берлине Молотову о том, что вопрос сдерживания глобальных аппетитов США — это вопрос не 45-го, а 70-го, 80-го и даже 2000 года…

Поэтому после разгрома Франции летом 1940 года, когда началась подготовка вторжения в Англию, Остер завел с Канарисом откровенный разговор, спросив:

— Вы останетесь, шеф?

Остер имел в виду возможную отставку Канариса, и тот ответил:

— Думаю, да…

— Но если мы останемся в важнейшей секретной структуре режима, то всё более будем разделять ответственность за все его действия…

Остер умолк, испытующе посмотрел на адмирала, выдержал паузу и поставил последнюю точку над «i»:

— В том числе — и за преступные.

— Так чего вы хотите, Ганс?

— Я хотел бы знать, чего хотите вы, эксцелленц.

— Вы, Ганс, разведчик — вот и добывайте информацию о моих желаниях, используя профессиональные навыки, — съязвил Канарис.

Остер шутку не принял и смотрел серьёзно, внимательно.

— Ну ладно, ладно, Ганс, — смилостивился Канарис. — Я понимаю всё, что вы имеете в виду, но не вижу другого способа помешать планам ефрейтора, чем оставаясь на своем посту.

Итак, теперь все точки над «i» расставил и адмирал. И Канарис — как, впрочем, и Остер — остался. А оставшись, адмирал начал твердить о неизбежности войны с русскими и уже летом 1940 года уверял всех, кого было можно, то есть верхушку генштабистов и генералитета, что фюрер однозначно пойдет на Восток. Летом 1940 года это было провокационной ложью, но эта ложь в устах такой фигуры, как Канарис, выглядела достоверной, потаённой правдой… И это, конечно же, разъедало потенциал советско- германского мирного и военного партнерства.

Фюрер после разгрома Франции торжественно предлагал в июле 40-го года Британии мир. Однако нужен ли был мир не Европе, а агентам влияния США в Европе? Быстрый и справедливый мир в Старом Свете не давал Штатам шанса на мировое господство. Оно становилось реальным для США лишь при истощенной, задолжавшей янки по всем статьям Европе, при обессилевших в борьбе друг против друга России и Германии.

Поэтому космополит Черчилль от мира высокомерно отказался, пообещав своему народу только пот, кровь и слезы в тот момент, когда на Англию не упала ещё ни одна бомба.

Но давление на Англию — это не только давление на Англию… Скажем, фюрер был заинтересован в подключении к антианглийской коалиции Испании. Без Испании была невозможна, в частности, операция «Феликс» — захват Гибралтара. И Гитлер настойчиво уговаривал Франко согласиться на размещение в Испании германских войск. Каудильо же раз за разом отказывал.

Гитлер видел тут руку Лондона, но фюреру портил здесь игру не столько Лондон, сколько Канарис, хотя и по указанию Лондона и, конечно же, Вашингтона.

В Испании адмирал имел широкие связи с Первой мировой войны и имел их в самых широких кругах общества — от королевского двора до католических падре. Он неплохо владел английским, мог вести