— Тебе надо оттаять, — как-то сказал он мне. — И я знаю женщину с подходящими прихватками для духовки.
— Это, пожалуй, самая скверная метафора в истории человеческого языка, — заметил я.
— Серьезно, она тебе под стать. Вроде противовеса — сдвинет тебя поближе к статистической норме, понимаешь?
— Нет, Паг, не понимаю. Кто она — тоже нейроэкономист?
— Нейрокосметолог, — поправил он.
— На них еще есть спрос? — Я бы сильно удивился: зачем платить, чтобы увеличить совместимость со своей «второй половиной», когда само понятие «второй половины» напрочь вышло из моды?
— Небольшой, — признался Паг. — Вообще-то она почти без работы сидит. Но инструменты еще при ней, старина. Очень тигмотактичная[19] девочка. Предпочитает общаться лицом к лицу и во плоти.
— Не знаю, Паг. Слишком на работу смахивает.
— Это не твоя работа. С ней будет всяко полегче, чем с убогими головоломками, которых ты переводишь. Она умница, красавица и вполне влезает в границы нормы, если не считать заморочек по поводу личного общения. А это уж не столько настоящий изврат, сколько милый фетиш. В твоем случае от него может быть даже лечебный эффект.
— Если бы я хотел лечиться, я бы обратился к психиатру.
— Правду сказать, этим она тоже подрабатывает.
— Да? — И, против воли: — Получается? Он смерил меня взглядом.
— Тебе не поможет. Да и не в том дело. Я просто прикинул, что вы двое должны сойтись. Челси одна из немногих, кого не оттолкнут с ходу твои интимные проблемы.
— В наше время у всех интимные проблемы, если ты не заметил.
Как тут не заметишь; население уменьшается уже не первый десяток лет.
— Это был эвфемизм. Я имел в виду твою антипатию к контакту с людьми вообще.
— Называть тебя человеком — уже эвфемизм? Он ухмыльнулся:
— Тут другое дело. Мы с тобой давно друг друга знаем.
— Спасибо, но нет.
— Поздно. Она уже едет на место свидания.
— Место сви… Паг, ты жопа!
— Глубокая.
Так и вышло, что я неожиданно для себя вошел в неприлично-личный контакт. В коктейль-баре отеля «Бесс и медведь» слабое рассеянное свечение сочилось из-под кресел и столешниц; цветовая гамма сползала — по крайней мере, тем вечером — в длинные волны. В таких местах нормалы могут делать вид, будто видят инфракрасный свет.
Сделал вид и я, разглядывая женщину за столиком в углу: долговязую и роскошную. С полдюжины кровей слилось в ней так, что ни одна не забивала остальные. На ее щеке что-то мерцало слабым изумрудным стаккато на плавном фоне красного смещения. Волосы угольным облаком колыхались в воздухе; подойдя, я заметил в толще нимба металлические искры, нити электростатического генератора, создающего иллюзию невесомости. В нормальной обстановке ее кроваво-красная кожа приобрела бы модный карамельный оттенок бесстыдного смешения племен.
Она была привлекательна, но в таком освещении это нетрудно: чем длиннее световые волны, тем более размыто изображение. На траходромах нарочно не ставят флуоресцентных ламп.
«Ты на это не купишься», — сказал я себе.
— Челси, — представилась она. Ее мизинец упирался во встроенный в столешницу зарядник. — Бывший нейрокосметолог, а ныне паразит на теле мировой экономики — спасибо генетике и чудесам новых технологий.
На щеке ее лениво взмахивал яркими крыльями отсвет: биолюминесцентная татуировка-бабочка.
— Сири, — отозвался я. — Синтет-фрилансер, крепостной на службе генетики и технологий, превративших вас в паразита.
Она взмахом руки указала на пустующее сиденье. Я принял приглашение, оценивая представшую передо мной систему, прикидывая лучший способ быстро, но дипломатично разорвать контакт. Изгиб ее плеч подсказывал, что она обожает светопись и стесняется в этом признаться. Любимым ее художником был Монаган. Челси считала себя «естественной» девушкой, потому что много лет сидела на химических либидиниаках, хотя проще было бы внести нейрокорректуру. Она втайне наслаждалась своей противоречивостью, по роду профессии правя самую мысль, но не доверяя обесчеловечивающему влиянию телефонов. От рождения Челси была привязчива, от рождения пребывала в страхе перед безответной привязанностью и упрямо отказывалась поддаться этому страху.
Ей нравилось то, что она видела во мне. И немного пугало.
— Хороший здесь дурман. — Челси показала на мой край стола. В кровавом свете подушки чуть мерцали нестройной синевой, словно отпечатки распластанных ладоней. — Лишняя феноксигруппа или что- то в этом роде.
Типовая нейродурь на меня почти не действует: препараты оптимизированы для людей, у которых в черепе больше серого вещества. Я для виду потискал подушку и едва ощутил приход.
— Итак. Синтет. «Объясняем Безразличным Непостижимое».
Я послушно улыбнулся.
— Скорее наводим мосты. Между теми, кто совершает открытия, и теми, кто получает за это награды.
Она улыбнулась в ответ.
— Как это у вас получается? Все эти оптимизации лобных долей, тюнинг… я хочу сказать, если оно непостижимо, как вам удается его понять?
— Помогает, когда находишь непостижимым почти все на свете. Набираешься опыта.
Вот так. Это должно немного увеличить дистанцию.
Не помогло. Она решила, что я шучу. Я видел, как ей хочется узнать подробности, расспросить о моей работе, потом обо мне, что приведет…
— Расскажите, — вкрадчиво поинтересовался я, — каково это — зарабатывать на жизнь починкой чужих мозгов.
Челси поморщилась; бабочка на ее щеке нервически затрепетала, разгораясь крылом.
— Господи, ты так говоришь, словно мы из них зомби делаем или что похуже. Так, мелкий тюнинг. Поменять музыкальные или кулинарные вкусы, знаешь, оптимизировать супружескую совместимость. Все, безусловно, обратимо.
— Таблетками не получается?
— Нет. Слишком много приобретенных отличий в строении нервной системы; мы проводим очень тонкую подстройку. И не все — микрохирургия и жареные синапсы, знаешь ли. Удивительно, какой серьезный тюнинг можно провести, не проникая внутрь клиента. Самые разные каскады можно запустить, просто проигрывая определенные звуки в нужном порядке или показывая изображения отдельных форм и символов.
— Новая методика, полагаю?
— Не совсем. Ритм и музыка опираются на тот же основной принцип. Мы только превратили искусство в науку.
— Да, но когда?
Без сомнения, недавно. Не раньше, чем за последние двадцать лет…
— Роберт рассказывал мне о твоей операции. — Она внезапно понизила голос. — Какая-то форма вирусной эпилепсии, правильно? Когда ты был совсем малышом.
Я никогда не просил его держать мою историю в тайне. Какая разница, в конце-то концов? Я полностью выздоровел.
Кроме того, Паг до сих пор убежден, что она случилась с кем-то другим.
— Подробностей не знаю, — мягко продолжала Челси, — но, судя по всему, неинвазивные методы не сработали. Я уверена, другого выхода у врачей не было.
