— Без чего?
— Ну, ты знаешь. Не хочу, чтобы твой отец подслушивал.
Опять.
— Хелен, отец на задании. Межпланетный кризис. Может, ты слышала хоть какие-то новости.
— Разумеется. Ты знаешь, я не всегда терпеливо сносила… длительные командировки твоего отца, но, быть может, оно обернулось к лучшему. Чем реже он бывал с нами, тем меньше мог сделать.
— Сделать?
— С тобой. — Призрак застыл на несколько секунд, изображая неуверенность. — Никогда тебе этого прежде не говорила, но… нет. Не стоит.
— Не стоит — чего?
— Вспоминать… ну, старые обиды.
— Какие обиды?
Точно по звонку. Привычка въелась слишком глубоко. Я ничего не мог с собой поделать — всегда тявкал по команде.
— Ну, — начала она, — иногда ты возвращался — ты был такой маленький! — и у тебя лицо было такое… напряженное и застывшее, и я думала: отчего ты так сердишься, малыш? На что может злиться такая кроха?
— Хелен, о чем ты? Возвращался откуда?
— Оттуда, куда он тебя водил. — По граням ее пробе жало что-то вроде дрожи. — Тогда твой отец еще бывал с нами. Он не был такой важной персоной — просто помешанный на карате бухгалтер, готовый болтать о криминалистике, и теории игр, и астрономии, пока в сон не вгонит.
Я попытался это себе представить: мой отец — болтун.
— Это непохоже на папу.
— Ну само собой! Ты был слишком мал, чтобы помнить об этом, но он тогда еще был обыкновенным маленьким человеком. Да им и остался, на самом-то деле, несмотря на все тайные задания и засекреченные инструкции. Никогда не понимала, как люди этого не замечают. Но даже в те времена он предпочитал… ну, это все же не его вина, наверное. У пего было очень трудное детство, он так и не научился решать проблемы как взрослый. Он, ну, предпочитал давить, использовать свое положение, можно так сказать. Конечно, я об этом узнала уже после того, как мы поженились. Если бы раньше, я… но я взяла груз на себя. Я взяла на себя груз — и не бросила.
— Что, ты хочешь сказать, он издевался над тобой? — 'Оттуда, куда он тебя водил'. — Ты… ты хочешь сказать, что надо мной?
— Сири, издевательства бывают разные. Порой слова ранят больнее пуль. А бросать ребенка…
— Он не бросал меня. Он оставил меня с тобой.
— Он бросал нас, Сири. Порой на целые месяцы, и я… и мы не знали, вернется ли он. Это был его выбор, Сири. Он не нуждался в этой работе, у него было множество других специальностей. Специальностей, которые уже много лет как отошли в прошлое.
Я недоверчиво покачал головой, не в силах сказать это вслух: она ненавидела его за то, что у него не хватило любезности устареть?
— Отец не виноват, что мировая служба безопасности пока еще необходима, — проговорил я.
Она продолжала, будто не слыша:
— Были, конечно, времена, когда это было неизбежно, когда нашим ровесникам приходилось работать, чтобы свести концы с концами. Но даже тогда люди предпочитали проводить время с семьей. Даже когда не могли этого себе позволить. Сознательно остаться на работе, когда в этом нет даже необходимости — это… это… — Она разбилась — и собралась вновь уже рядом со мной. — Да, Сири, я считаю это издевательством. И если бы твой отец был мне хоть вполовину так верен, как была я все эти годы…
Я вспомнил Джима, нашу последнюю встречу: как он нюхал вазопрессин под тревожными взглядами роботов-охранников.
— Мне не кажется, что отец предал кого-то из нас. Хелен вздохнула.
— Я и не думала, что ты поймешь. Я не такая уж дура. Я видела, чем все обернулось. Все эти годы мне фактически приходилось растить тебя в одиночку. Я вынуждена была постоянно изображать буку, постоянно заниматься твоим воспитанием, ведь отец опять укатил на очередное секретное задание. А потом он возвращался на неделю-другую, и ты на него смотрел влюбленными глазами только потому, что папа соизволил явиться. Я на самом деле виню тебя в этом не больше, чем его. Вина теперь уже ничего не решает. Я просто думала… ну, правда, решила, что тебе стоит знать. Как хочешь, так и понимай.
Непрошенное воспоминание: мне девять лет, и Хелен зовет меня прилечь рядом с ней, ее ладонь гладит мой шрам, ее несвежее, сладковатое дыхание касается моей щеки. Ты единственный мужчина в семье, Сири. На твоего папу больше нельзя положиться. Только ты да я…
Я ничего не ответил. В конце концов, спросил только:
— Неужели совсем не помогло?
— Ты о чем?
Я обвел взмахом руки созданную на заказ абстракцию: самоподдерживающийся осознанный сон.
— Здесь ты всемогуща. Пожелай чего угодно, вообрази что угодно — и вот оно. Я думал, ты изменишься сильнее.
Радужные витражи аккомпанементом заиграли под натянутый смешок.
— Для тебя это — недостаточная перемена? Нет.
Потому что Небеса оказались с изъяном. Сколько бы аватар и големов ни строила здесь Хелен, сколько бы скудельных сосудов ни пело ей осанны и ни сострадало несправедливости, которую она претерпела; все в конечном итоге сводилось к тому, что она разговаривала сама с собой. Существовала иная реальность, над которой мать не властвовала, другие люди, которые не подчинялись ее правилам и думали о ней, как им заблагорассудится, если, конечно, вообще, думали.
Она всю жизнь могла провести, не встретившись с ними. Но она знала об их существовании, и это сводило ее с ума. Когда я покидал Небеса, мне пришло в голову, что при всем ее всемогуществе мать стала бы совершенно счастливой в собственном раю лишь в одном случае.
Если бы вся остальная вселенная сгинула без следа.
— Этого не должно было случиться, — отчеканила Бейтс. — Защита держалась.
Банда сидела в своей палатке по другую сторону вертушки и с чем-то возилась. Сарасти в тот день держался за кулисами и отслеживал происходящее из своего логова. В общей комнате остались я, Бейтс и Шпиндель.
— Против чистого ЭМ-поля — может быть. — Шпиндель потянулся, подавляя зевок. — В живых тканях, крайней мере, ультразвук проталкивает магнитные поля через оболочки. Могло такое случиться с вашей электроникой?
Бейтс развела руками.
— Кто ее разберет? С тем же успехом там могли поработать эльфы и черная магия.
— Ну, это был не полный провал. Мы можем сделать несколько интересных предположений, а?
— Например? — Шпиндель поднял палец.
— Слои, которые мы прорезали, не могли появиться в ходе метаболических процессов, которые я могу себе представить. Так что эта штука не живая в биологическом смысле слова. Если в наши дни это что-то значит, — добавил он, окидывая взглядом чрево нашего кита.
— Как насчет жизни внутри объекта?
— Бескислородная атмосфера. Сложную многоклеточную жизнь можно, скорее всего, исключить. Микробы — еще может быть, хотя, если они там есть, я жажду это чудо увидать. Но любой достаточно сложный организм, способный мыслить, не говоря о том, чтобы построить вот это, — он указал на изображение в Консенсусе, — требует высокоэнергетического метаболизма, а значит, кислорода.
— Так ты думаешь, 'Роршах' пустой?
— Я этого не говорил, нет. Понимаю, инопланетянам положено быть загадочными и все такое, но я все-таки не понимаю, зачем кому-то строить космических масштабов заказник для анаэробных
