— Уже проходит, комиссар. Худшее позади.
— Хочешь сказать, это безопасно?
— Это смертельно опасно. Там всегда смертельно, и она там, снаружи, и может здорово пострадать в своем нынешнем со…
Что-то врезалось в палатку снаружи. Ухватило внешний клапан и потянуло.
Наше убежище распахнулось, точно глаз: из открывшегося зрачка на нас смотрела Аманда Бейтс.
— У меня уровень три точка восемь, — проговорила она. — Терпимо, нет?
Никто не пошевелился.
— Давайте, ребята. Перекур окончен.
— Ама… — Шпиндель уставился на нее. — Ты в порядке?
— Здесь? Черта с два. Но нас работа ждет.
— Ты… существуешь? — спросил я.
— Что за дурацкие вопросы? Шпиндель, как насчет напряженности поля? Работать можно?
— Э… — Он отчетливо сглотнул. — Возможно, нам стоит прервать работу, майор. Этот пик…
— По моим данным, пик почти прошел. У нас меньше двух часов на то, чтобы закончить разбивку лагеря, остановить наземный контроль и унести ноги. Сможем мы справиться с этим без галлюцинаций?
— Не думаю, — признался Шпиндель, — что мы до конца придем в себя. Но об… экстремальных проявлениях не стоит беспокоиться до новой волны.
— Хорошо.
— Которая может накатить в любой момент.
— Мы не галлюцинировали, — тихо заявила Джеймс,
— Обсудим позже, — перебила Бейтс. — Сейчас…
— Там была система, — настаивала Джеймс. — В магнитном поле. В моей голове. 'Роршах' разговаривал. Может, не с нами, но разговаривал.
— Хорошо. — Бейтс отплыла, пропуская нас. — Может, теперь мы научимся, наконец, отвечать.
— Может, научимся слушать, — отозвалась Джеймс.
Мы бежали, как испуганные дети, состроив храбрую мину. Бросили базовый лагерь: на входе — до сих пор действующего 'чертика', вот уж чудо из чудес; туннель в дом с привидениями; оставили на погибель одинокие магнитометры в смутной надежде, что им удастся ее избежать. Грубые актинометры и термографы, старомодные радиоустойчивые устройства, измерявшие мир через изгибы металлических трубок и высекавшие свои летописи на рулонах пленки. Лампы, водолазные колокола, связки направляющих канатов. Мы оставили все — и обещали вернуться через тридцать шесть часов, если выживем.
Внутри каждого из нас мельчайшие раны превращали ткани в кашу. Клеточные мембраны текли из бессчетных щелей. Замученные ремонтные ферменты в отчаянии цеплялись за рваные гены, едва оттягивая неизбежное. Выстилка тонкой кишки начала отслаиваться клочьями в надежде спрыгнуть с парохода прежде, чем начнет умирать остальное тело.
К тому времени, как мы состыковались с 'Тезеем', меня и Мишель уже подташнивало. (Остальную Банду, как ни странно, нет; понятия не имею, как такое возможно).
Остальным предстояло испытать то же через несколько минут. Без медицинской помощи нам бы предстояло выворачиваться наизнанку на протяжении двух ближайших суток. Потом тело делает вид, что поправляется; примерло неделю не чувствуешь боли и не имеешь будущего. Мы бы ходили, разговаривали, двигались как живые и, возможно, убедили бы себя, что бессмертны.
А потом схлопнулись бы внутрь и сгнили, начиная с внутренностей. Истекли бы кровью из глаз, и десен, и задниц, и если хоть один Бог милосерден — умерли бы прежде, чем лопнуть, точно перезрелые плоды.
Но, конечно, 'Тезей', искупитель наш, избавит от подобной судьбы. Из челнока мы цепочкой проследовали в огромный надувной шар, который Сарасти установил для хранения личных вещей; сбросили зараженные скафы, одежду и нагими вынырнули в хребет корабля. Чередой летающих мертвецов проследовали через вертушку. Вампир выждал в благоразумном отдалении на крутящемся полу, пока мы пройдем, потом подскочил и скрылся на корме — пошел скармливать наши радиоактивные обноски декомпилятору.
В склеп. Наши гробы стояли распахнутыми у кормовой переборки. Мы с облегчением опустились в их объятья. Когда крышка опускалась, Бейтс начала кашлять кровью.
Кости мои гудели, когда Капитан запустил процесс. Я заснул мертвецким сном. В том, что меня ждет возрождение, убеждали только теория и обещания наших братьев-механизмов.
Я очнулся от дикого голода. Из вертушки просачивались слабые голоса. Несколько секунд я парил в своем стручке, закрыв глаза, наслаждаясь отсутствием боли и тошноты. Исчез подсознательный ужас от мысли, что тело понемногу превращается в кашу. Слабость и голод — всё стальное в порядке.
Я открыл глаза.
Что-то вроде руки. Серая, блестящая, слишком, слишком тощая, чтобы быть человеческой. Лишенная кисти. Невероятное количество сочленений, конечность словно перебита в десяти местах. Тело, с которым соединялась рука, едва выглядывало из-за края саркофага намеком на темную тушу, шевелились вывихнутые щупальца. Оно висело передо мной неподвижно, будто застигнутое за каким-то непристойным занятием.
К тому времени, когда я смог набрать в грудь достаточно воздуха, чтобы закричать, существо метнулось прочь.
Я выскочил из гроба, выпучив глаза. Вокруг никого: покинутый склеп, голый Летописец. В зеркальной переборке отражались пустующие капсулы по сторонам. Я вызвал КонСенсус: все системы в норме.
Оно не отражалось, вспомнил я. Не отражалось в зеркале.
Я направился на корму. Сердце колотилось. Передо мной отворилась вертушка. Шпиндель вполголоса беседовал о чем-то с Бандой. При виде меня он помахал дрожащей рукой.
— Меня надо проверить, — проговорил я совсем не так уверенно, как хотел бы.
— Первый шаг — признать, что с тобой не все в порядке, — бросил Шпиндель в ответ. — Только не ожидай от меня чудес.
Он снова обернулся к Банде в диагностическом кресле; у руля стояла Джеймс, но тестовые таблицы, мерцающие на кормовой переборке, они изучали вместе.
Я ухватился за верхнюю ступеньку и притянул себя к полу. Кориолисова сила сдувала меня вбок, точно флаг на ветру.
— Или я брежу, или на борту что-то есть.
— Ты бредишь.
— Я серьезно.
— Я тоже. Бери номерок, становись в очередь.
Он говорил серьезно. Когда я заставил себя успокоиться и прочитать его, то понял, что он даже не слишком удивился.
— Небось, проголодался изрядно, притомившись от лежания, а? — Шпиндель махнул рукой в сторону камбуза. — Перехвати что-нибудь. Я тобой через пару минут займусь.
Я заставил себя во время еды поработать над очередным конспектом, но от остаточного инстинктивного метания между страхом и агрессией это отвлекло не более чем наполовину. Я попытался развеяться, подключившись к потоку данных из медотсека.
— Оно было реальным, — волновалась Джеймс. — Мы все видели.
Нет. Не может быть. Шпиндель прокашлялся.
— Эту попробуй.
В потоке было видно, что он ей показывал: черный треугольничек на белом фоне. В следующий миг тот разбился на десяток идентичных копий, потом на сотню. Метастазирующий рой крутился в центре экрана, точно на балу геометрических фигур — танцуя в строю, отращивая на углах маленькие треугольнички, фрактализуясь, эволюционируя в бесконечный, причудливый паркет…
