В поперечнике между кончиками щупалец свободно плавающий болтун имел, пожалуй, метра два. Второй был того же размера. Оба оставались неподвижными, если не считать шевеления конечностей. По их шкурам пробегали лазурные узоры, точно ветер по степи, — в длинноволновом свете они казались почти черными. Поверх картинки накладывались графики: метан и водород в привычных для атмосферы 'Роршаха' концентрациях. Температура и освещение — те же. Индикатор мощности магнитного поля оставался темным.
Я нырнул в архив, пронаблюдал, как два дня назад инопланетяне прибыли на место: их бесцеремонно вытряхнули в вольер, и болтуны зависли, свернувшись клубками, лениво рикошетируя от стен. Поза эмбриона, пришло мне в голову — но через несколько секунд щупальца расплелись лепестками костяных цветов.
— Роберт говорит, что 'Роршах' их выращивает, — неожиданно заговорила Сьюзен Джеймс за моей спиной.
Я обернулся. Определенно, это была Сьюзен, но… подавленная. Обед она так и не тронула. Грани потускнели. Кроме глаз. Глаза потемнели и слегка запали.
— Выращивает? — повторил я.
— Штабелями. У каждого по два пупка. — Она выдавила слабую усмешку, одной рукой прикоснувшись к животу, другой — к пояснице. — Спереди и сзади. Он считает, что они растут колонной, один на другом. Когда верхний развивается до определенной степени, он отпочковывается от штабеля и переходит к свободному образу жизни.
Болтуны из архивов обследовали новую среду, опасливо карабкались по стенкам, обминали щупальцами углы там, где сходились панели. Я снова обратил внимание на их вздутые центральные узлы.
— Значит, наш первый, расплющенный…
— Молодая особь, — согласилась она. — Только что отпочковавшаяся. Эти постарше. Они с возрастом… ну, толстеют. Так Роберт говорит, — добавила она чуть погодя.
Я высосал опивки из груши.
— Корабль выращивает себе команду.
— Если это корабль. — Джеймс, пожала плечами. — И если они — команда.
Я наблюдал, как существа движутся. Исследовать им было особенно нечего: стены почти голые, лишены всяких деталей, кроме пары выступающих датчиков и газопроводов. В вольерах имелись собственные щупальца, манипуляторы для инвазивиых процедур, но в первой фазе исследования их благоразумно зачехлили. И все же болтуны обследовали каждый квадратный сантиметр, двигаясь по параллельным невидимым линиям. Словно делали поперечные срезы.
Джеймс тоже это заметила.
— Выглядит ужасно методично, да?
— Что по этому поводу говорит Роберт?
— Что поведение медоносных пчел и сфецид[64] ничуть не проще, но оно целиком инстинктивно. Никакого разума.
— Но пчелы все же общаются, так? Исполняют свои танцы, чтобы сообщить улью, где нектар.
Она пожала плечами, признавая мою правоту.
— Есть шанс, что вы с ними договоритесь.
— Может быть. Не знаю. — Лингвист потерла лоб. — Но пока мы не продвинулись ни на шаг. Мы проигрывали им обратно их же пигментные узоры, с вариациями. Звуков они вроде бы не издают. Роберт синтезировал шумы, которые болтуны могли бы издавать при помощи клоак, если бы захотели, но это ничего не дало. Просто мелодичный выпуск газов.
— Значит, мы держимся модели 'лейкоцитов со щупальцами'.
— В основном. Но, знаешь… они не вошли в петлю. Инстинктивное поведение животных повторяется. Даже самые умные прохаживаются по клетке или шерсть вылизывают. Стереотипное поведение. Но эти двое очень внимательно осмотрели свои вольеры и просто… вырубились.
В записи они до сих пор именно этим и занимались — скользили по стенкам, наматывая неспешные витки, не упуская ни единого квадратного сантиметра.
— С того времени они себя как-то проявили? — спросил я.
Она снова пожала плечами.
— Не особенно. Если трогать — шевелятся. Размахивают щупальцами туда-сюда — этим они заняты постоянно, но информации, сколько мы можем судить, не передают. Из поля зрения не выпадали, ничего такого. На некоторое время мы просветлили стенку между вольерами, чтобы они видели друг друга, даже сделали ее звукопроницаемой и объединили воздуховоды — Роберт полагал, что они могут общаться с помощью феромонов, — но без результата. Они даже друг на друга не реагируют.
— Вы их не пытались, ну… мотивировать?
— Сири — чем?! Общество друг друга им, кажется, безразлично. Мы нe можем подкупить их едой, если не выясним, чем они питаются, а мы не знаем. Роберт утверждает, что в ближайшее время голодная смерть им не грозит. Может, когда проголодаются, станут сговорчивее.
Я отключил архивную запись и вернулся в реальное время.
— Может, они питаются… не знаю, радиацией. Или магнитным полем. Вольер может генерировать магнитные поля, да?
— Уже пробовали. — Она перевела дыхание, расправила плечи. — Но, думаю, нужно время. У Каннингема была всего пара дней, а я сама только вчера из склепа вылезла. Будем пытаться.
— Как насчет негативного подкрепления? — вслух подумал я.
Она сморгнула.
— Ты хочешь сказать — пытки.
— Не обязательно так грубо. И если они все равно лишены разума…
Сьюзен сгинула в мгновение ока.
— Да ну, Китон, ты только что высказал предложение. Плюнул на свое хваленое невмешательство?
— Привет, Саша. Нет, ни в коем случае. Просто… составляю список опробованных мер.
— Хорошо. — Голос ее звучал едко. — Не хотелось бы думать, что ты теряешь хватку. У нас сейчас по графику простой, так что можешь пока пойти поболтать с Каннингемом. Валяй. И не забудь высказать ему свою теорию про радиоядных инопланетян. Ему полезно хотя бы иногда посмеяться.
Каннингем стоял на своем посту в биомедотсеке, хотя до свободного кресла ему было два шага. Неизменный окурок болтался в левой руке, прогорев дотла. Правая играла сама с собой, пальцы по очереди простукивали подушечку большого, от мизинца к указательному, от указательного к мизинцу. Перед ним кишели данными окна; биолог их не видел.
Я подошел к нему сзади. Наблюдал за его гранями в движении. Слышал, как рождаются в горле текучие слоги:
Не обычная его литания. Даже не на привычном языке; иврит, подсказал мне КонСенсус.
Звучало почти как молитва…
Каннигем, должно быть, услышал. Графы его окостенели, упростились, став почти нечитаемыми. В последние Дни раскодировка экипажа все больше усложнялась, но Даже после этих топологических катаракт биолога — как обычно — читать было сложнее, чем прочих.
— Китон, — проговорил он, не оборачиваясь.
— Ты же не еврей, — заметил я.
— Оно был. — Шпиндель, не сразу осознал я. Каннингем путался в гендерных местоимениях.
Но Исаак был атеистом. Как и все мы. По крайней мере, при отлёте.
— Не знал, что вы были знакомы, — проговорил я. Таких вещей старались не допускать. Каннингем, не глядя на меня, опустился в кресло.
Перед его глазами — и моими — раскрылось новое окошко с пометкой 'электрофорез'. Я попытался
