для чего-то рождённый на свет террорист с револьвером в кармане, милый мальчик, волчонок, поэт. О как жаль, что она остаётся! Две слезинки бегут по щекам… Вот и кончено… Что остаётся? Остаётся платить по счетам. Я ведь тоже любил неуютность, я о подвигах тоже мечтал. Слава… странствия… родина… юность… Как легко, как высоко витал! Умирает убийца на свалке, только я никому не судья. Просто жалко. И девушку жалко, и его, и тебя, и себя. 3 По «Гранд-отелю» бродит швед, скучает с длинноногой шведкою. Он, видимо, объездил свет и утомился жизнью светскою. Он на машине подлетел к руинам взорванного здания и, хлопнув дверцей, оглядел следы варшавского восстания… Так бестолково проживать — слоняться, морщиться, покуривать, не пропивать, не прожигать, а просто-напросто прогуливать. Пускай распнут! Пускай сомнут, но есть у нации наследие, и эти несколько минут облагородили столетие! Жиреет плоть, дымится снедь, но где-то рядом в смежной области живут поэзия и смерть, сопротивляясь вечной пошлости! 4 Июльская жёлтая рожь дышала дыханием свежим, струился за стёклами дождь, когда мы въезжали в Освенцим. Как водится, всё заросло, бараки, пути, эшафоты, поскольку добро или зло — не всё ли равно для природы? А мы — только дети её, подвластные жизни и тленью… Цветение — и забытьё, и сопротивленье забвенью. Нас кормит родная земля, нам головы кружит свобода. Мы все, к сожаленью, семья, а как же в семье без урода… От летних обильных дождей речная вода пожелтела, цепочка седых журавлей над жёлтой водой пролетела. И чтобы среди суеты век памяти не был короток, мы спешились и на цветы собрали по нескольку злотых. 5 Трибун, вчера произносивший речь,
