впадаете ни в какие крайности, не заигрываете с читателем и не встаете этаким обиженным, непонятым пророком над толпой, а проходите по самому лезвию… Где-то в начале этого года я перечитала 'Мастера и Маргариту ' и в отличие от юношеского прочтения была просто потрясена этой вещью — и вдруг почти сразу же случайно попала на фильм 'Фуэте', где на Гафте с ужасом узрела белый плащ с кровавым подбоем Понтия Пилата, и все это действо показалось мне настолько чудовищным и отвратительным, что я даже заболела'.
Но в ее письмах проскальзывала порой и жесткая ирония:
'А что оке Вы ничего не написали о Вашей любви к читательским письмам? Помните? (Цитирую!) 'Я люблю получать читательские письма. Держишь в руках конверт и гадаешь — что там?' Те благие времена, я думаю, для Вас уже давно канули в Лету, и, может быть, именно потому, что на отсутствие читательского внимания сейчас жаловаться не приходится.
И держите письма, и гадаете, и, наверное, думаете: а не выбросить ли к чертовой матери, не вскрывая? Каждое письмо, как затаившаяся бомба, которая может в клочки разнести с таким трудом обретаемое душевное спокойствие и равновесие'.
В одной из своих статей я вспомнил стихи Бориса Пастернака, сцену его встречи с кумиром юности композитором Скрябиным, и вдруг получил от Наташи гораздо более точное и глубокое толкование этой сцены:
'Строки Б. Пастернака 'О, куда мне бежать от шагов моего божества!' давно уже сопровождают меня, но я трактую их не так прямолинейно, как Вы: 'Поэт бежит не к нему, а от него'. Яне вижу убегающего поэта, а, скорее всего, застывшего человека, не верящего самому себе, что он слышит, наконец, шаги того, о ком все его помыслы. И мечутся, бегут, обгоняют и убегают — мысли, которые в эти моменты противоречивы и мучительны: боязнь того, что божеству не до тебя (а этого вынести невозможно — нельзя оставаться, но и уйти нет сил!), и того, что ты не сможешь, как надо, ответить, если к тебе обратятся (и опять не спать всю ночь, стыдиться и казниться из-за своего убожества), и беспокойство за обожаемого человека: как он? что он? и еще, и еще, и еще… ' Вот блестящий анализ кусочка литературной и душевной жизни, сделавший бы честь любому литературному критику. Вот с какими читателями душа в душу мы прожили нашу жизнь.
Из писем Наташи Л.:
'Я думаю о том, что в сущности таким, как Вы, совершенно ни к чему читательский лепет одобрения или порицания.
В наших с Вами отношениях я иногда сама себе напоминаю того мужика (помните, о нем писал А. Твардовский), который сидит рядом с другим, колющим дрова. Этот колет, а тот сидит рядом и хекает в такт. И тоже вроде бы приобщается к Делу. А вся работа достается колющему.
И я думаю — что Вам мои 'хекающие' письма… У меня вдруг разом кончились все слова. А уже утро. Солнце и небо синее, какое бывает только весною.
Как бы мне этой синью зашить Износившейся жизни прорехи. Помогай Вам Бог
Нет, она была неправа. Ее письма помогали мне и выживать и жить. Мы не супермены и не святые. За пределами всего, что написано нами, выйдя из волшебного гоголевского мелового круга, мы становимся такими же ранимыми и беззащитными, как и наши читатели…
И такая переписка, длившаяся годами (не переписка, а целые эпистолярные романы!), как с Наташей Лебедь, была у меня с Маргаритой Жаворонковой — библиотекарем из Рязанской области, с медицинской сестрой Евгенией Кошелевой из Алтайского края, с учителем из Брянской области Дмитрием Гавриленко, с лаборантом Виктором Тимченко из Томска и со многими, многими другими. Я не знаю, живы ли они сейчас, но если кто-то из них прочитает эти строки, то пусть знает, что я был счастлив, получая их письма, что они были моими верными друзьями минувших лет, что я всегда буду помнить о них, как о людях ума, совести, доброты, природного вкуса и скромного русского величия. Придирчивый критик может заподозрить, что эти читатели были моими идейными единомышленниками. Да, были и такие, но большинство просто любили поэзию.
Ну а где еще, в какой стране, в какой литературе поэт может получить от читателя такое письмо?
'Спасибо за душевные стихи, помещенные в 'ЛГ'. Из всей рубрики от 11 июня только Ваши и вырезал. Мне 66 лет. Всю жизнь собираю стихи, но те, какие мне нравятся, я вклеиваю в спецтетрадочку. Внучка говорит: 'Дедушка, ты умрешь — я возьму твою тетрадочку? ' Стихи, как цветы, только они никогда не вянут и всегда они милы и дороги, но только такие… Ну, вроде тех, что писали Пушкин, Лермонтов, Блок, Есенин. Я парализован недавно, но немножечко хожу, не теряя интереса к жизни. Пришлите мне что-нибудь свое — другу-читателю…
Борис Королев,
бывший историк, ветеран войны.
Тульская обл., Первомайский район,
деревня Телятинка.
12.06.75 г.'
На адресной стороне открытки надпись: 'Москва, Цветной бульвар, 30. Передайте поэту Станиславу Куняеву. Очень прошу об этом. Печатаю левой рукой, оттого и ошибки…'
Из редакции 'Литературной газеты' письмо мне переслали, тогда, при советской власти, этот порядок соблюдался неукоснительно.
Из письма геолога Степаниды Сергеевны Медовичевой.
16.01.86 г.
'К сожалению для себя, я открыла поэта Николая Рубцова всего лишь несколько лет назад, в основном, после ' телевизионного фильма о нем. После фильма я прочла, наверное, все, что было издано. Его стихи буквально пронзили мою душу и стали как бы частью моего существования… 'i
Вот она, суть наших читателей: то, что мы писали, становилось как бы частью их существования. Как естественно и точно Степанида Сергеевна сказала именно те слова, которые я так и не смог найти, раздумывая о читательских душах:
'…Свое первое письмо я написала Вам, как отклик на Вашу статью 'Что тебе поют', — писала долго и обстоятельно, пока не вышел 12-й номер 'Нашего современника' с читательскими письмами — другие сказали многое из того, что хотела сказать я.
На многое Вы мне открыли глаза, а о чем-то я бы сказала даже резче… Писала я и о Высоцком.
После Вашей статьи я впервые из любопытства съездила на Ваганьковское кладбище, так как к Высоцкому-барду (не актеру) я отношусь не просто равнодушно, а он меня раздражает своим криком-
