Поэзия. Судьба. Россия: Кн. 1. Русский чело­век

Письмо настолько демонстративное, что я специально привожу даже адрес корреспондентки: поверьте — она не выдумана мною. Одна только мысль, я помню, сверлила мою душу: письмо грамотное… Неужели эта женщина — русская?! Какое вырождение, какой позор, и наш общий и мой личный, что мы вольно или невольно вырастили таких грамотных денационализированных роботов!

Вот чем оборачивались для нас писания дейчей, ивановых и оскоцких. Они знали, что делают. Им надо было провести массированную психическую атаку на обывательские головы и выиграть время для обеспечения победы 'пятой колонны'. И они этого добились. По крайней мере, на сегодняшнем этапе истории.

Но как все грубо и несправедливо! Что мы не знали, что ли, что в жилах Пушкина есть капли африканской крови, что Достоевский и Некрасов чуть ли не полуполяки? Что Жуковский — сын турчанки, а фамилии Тургенев и Аксаков — тюркского корня? Что Гоголь малороссиянин? Что Александр Блок по отцовской линии из немцев?

Все это мы знали лучше наших хулителей, и потому те бредни, которые они нам приписывали, естественно, ни произносить, ни писать не могли. Тем более что глянешь на Валентина Распутина или Александра Вампилова — и видишь в разрезе их глаз и цвете лица нечто якутское, бурятское, гуранское. А Вячеслав Шугаев, объявленный по недоразумению в одно время русским антисемитом? Да он же чуть ли не подлинный татарин!

Мой друг Анатолий Передреев однажды на каком-то писательском съезде стоял рядом со мной у Кутафьей башни.

Мы увидели четверых живых классиков, шедших бок о бок вдоль Александровского сада и приближавшихся к нам. Это были Василий Белов, Федор Абрамов, Владимир Личутин и Дмитрий Балашов. Маленькие — каждый метр с кепкой, — коротконогие, скуластые, с рыжеватыми бороденками (по крайней мере, трое из четверых)… Кто-то из них был в тулупе, кто-то в сапогах, кто-то в красной деревенской рубахе…

Анатолий Передреев — стройный, высокий красавец, человек южнорусской породы, понимая, что выгодно отличается от них, лукаво толкнул меня в бок:

— И это великие русские писатели?! Да это же вепсы! — И захохотал, довольный своею шуткой.

Да если бы в этой нашей борьбе с борзописцами демократии речь шла всего лишь навсего об отдельной судьбе каждого из нас, о личном достоинстве и личной чести! Нет, сатанинский план был грандиозен: унизить, оскорбить, оклеветать всю русскую историю, всю родословную народа. Этот поистине крестовый (а скорее антихристовый) поход, как всегда, возглавляли 'инженеры человеческих душ': Синявский {'Россия-сука!'), Василий Гроссман {'Россия — тысячелетняя раба '), Татьяна Щербина ('Да, да, все русские, в скобках советские люди — шизофреники', 'Может быть, все русские — сумасшедшие?', 'Россия должна быть уничтожена', 'Русские дебильны в национальном отношении' (Ромуальдас Озолас)… 'Русский народ — народ с искаженным национальным самосознанием' (Галина Старовойтова).

Им вторили политики, академики, телеведущие, утверждая, что жаждущие крови русские вот-вот начнут еврейские погромы:

'Они назначили погромы на день Святого Георгия в начале мая ' ('Вашингтон пост', Виталий Гольданский).

'Пятого мая должны произойти погромы' (Владимир Молчанов — с экрана телевизора).

'Звонят читатели: 'Извините, погромы будут в Москве и Ленинграде или в Киеве тоже? Подскажите, куда вывезти семью?'. 'Нельзя ли передать вам личный архив на сохранение? ' Стыдно слышать эти робкие вопросы! Стыдно отвечать! И как утешить этих людей, если прокуроры, милиция, горкомы и райкомы… ждут 'фактов'. Безграмотно и безнравственно полагать, что преступление — это факт погрома. Между тем преступление уже свершилось: 'призыв к погрому'. (Из передовой статьи 'Литературной газеты' от 7.2.1990 года.) Тираж ее тогда достигал пяти миллионов. Представляете, как заражала она страну трихинами страха, ненависти, истерии, сочиняя в своих недрах жалкие сценарии о каких-то звонках, не соображая даже того, что если такие звонки и были, то несчастные люди, звонившие в 'Литгазету', обращались туда, как в некий штаб по организации погромов, как в некий информационный центр, где все обо всем должны знать, поскольку вся информация, все сценарии сочиняются в его недрах.

Бессовестные журналисты тех времен — Юрий Соломонов, Ирина Ришина, Юрий Рост, Нина Катерли — не удосуживались даже сочинить, не то что процитировать, поскольку таких цитат в природе нет: где и когда, какие русские писатели, какая 'Память' призывала громить несчастных евреев. И никто, никто не привлек этих провокаторов к ответственности за 'разжигание межнациональной розни'!

Метастазы клеветы, разливаясь по системам информационного кровообращения, проникали в провинцию, отравляя русофобским зловонием некогда консервативно-целомудренные страницы провинциальных газет. Моя родная калужская молодежная газета тоже не выдержала и забилась в антирусском эпилептическом припадке: 'Русский характер исторически выродился. Реанимировать его — значит вновь обрекать страну на отставание'. Словом, как лесной пожар, пламя 'черного интернационала' бушевало и в столицах, и в провинции, и в главных, и во второстепенных, и даже в каких-то научных изданиях. Помню, выписал из какого-то журнала размышления лингвиста С. Болотова: 'Русский мат — едва ли не единственное творение русского духа… '

Впечатление было таково, что весь тот ураган, то цунами, то восстание таившихся до времени темных сил было при помощи направленного взрыва обрушено на Россию.

Время уважительной полемики — вспомним письма Яна Вассермана! — прошло безвозвратно. Борьба пошла не на жизнь, а на смерть.

Воздух был переполнен трихинами ненависти, клеветы и отчаяния, которые поражали всех без разбора.

Вспоминаю, какую бурю чувств вызвало в моей душе, казалось бы, незначительное событие. В один из осенних дней 90-го года я шел к метро мимо забора из металлических прутьев, окружавшего наш 'элитарный' литфондовский детский сад. У забора стоял мальчик лет пяти, крепко схватившийся ручонками за металлические прутья. Лицо его было серьезным и сосредоточенным. Сжимая прутья и чуть-чуть раскачиваясь, он бормотал что-то, и когда я приблизился к нему, то услышал нечто, от чего у меня дрожь прошла по спине. Мальчик медленно, чуть ли не по слогам с неподвижным лицом повторял одни и те же слова:

— А я — русский… А я — русский…

Входивший тогда в моду писатель Вячеслав Пьецух, словно выродившийся наследник маркиза де Кюстина, упрощал до идиотизма в 'Литературной газете' все русофобские формулировки своего пращура в статье, названной в подражание маркизу 'Открытие России':

'Талдычат про великую Россию… И что, собственно, в ней великого'; 'нашествие Наполеона одолели, однако не одержав ни одной победы'; 'В Великую Отечественную войну немцы разгромили Красную армию в две недели'; 'за полтора тысячелетия мы так и не удосужились создать систему национального воспитания'; 'патриотизм — обман зрения… опиум для народа'; 'наши пословицы — ведь тоже чистый срам'; 'Россия — страна, не приспособленная для человеческого жилья, как мертвая Антарктида'.

И всю эту зловонную смесь ненависти, невежества и высокомерия приходилось слышать, читать, переживать, терпеть… Именно так, грубо и нагло готовилась августовская провокация 1991 года. Но все- таки как внезапно и неожиданно для себя проговаривались русофобы. И хотели бы промолчать, но очень уж не терпелось сказать самое главное, и вылезало оно из всех маскировочных оберток, как шило, которое в мешке не утаишь. Помню, в 'Литературной газете' № 2 за 1992 год было опубликовано письмо некоего читателя И. Хорола, восхваляющее Горбачева: 'Прочитал очень интересное интервью А. Н. Яковлева. Конечно, автор прав. Горбачев — великая фигура. Он просто не мог учесть, а тем более изменить биологию своего народа'. Далее автор сравнивает Горбачева с Дж. Неру, Б. Расселом. А. Эйнштейном, А. Сахаровым и многими 'другими великими людьми XX века'.