проработки к ним) меня не сожрали, я не мог не упомянуть в письме знаковое имя 'Ленин'. 'Пусть видит око, да зуб неймет' — так приблизительно думал я, сочиняя письмо. Кстати, всем нам, русским государственникам, за годы перестройки за наши действия и слова 60—80-х годов все косточки перемыли. А моего письма всерьез никто не коснулся. Лишь Аксенов один глухо, сквозь зубы упомянул о нем в 'Огоньке' конца восьмидесятых, как о 'политическом доносе', и молчок. Хотя борьба со мной, как с главным редактором 'Нашего современника', велась на полное уничтожение. Ничем не брезговали. Подробно клеветали в прессе и по телевизору, что я чемоданы барахла из Америки привез, что был пойман рыбнадзором за 'ловлю семги сетями на северной реке', что на какой-то тусовке хватал за груди Галину Волчек, что по происхождению я 'татарский еврей' и т. д. Словом, все было мобилизовано. А о письме в ЦК, казалось бы, о главной улике — молчок. Значит, понимали, что этого касаться им невыгодно.
Конечно же (к чему лукавить!), мне не было дела до того, что печатают в 'Метрополе' Белла Ахмадулина или Инна Лисянская, Арканов или Розовский, а тем более Попов с Ерофеевым. Но я решил, воспользовавшись их авантюрным ходом, нарушившим правила игры и, возможно, задуманным ими как реванш за дискуссию 'Классика и мы', ударить по высшим идеологическим чиновникам ЦК, которых вольно или невольно подставили их любимчики. Я рисковал, но надеялся: а вдруг мне на этот раз все-таки удастся раздвинуть границы нашей 'культурной резервации', жизнью которой руководили Зимянин и Шауро, Беляев и Севрук, во имя наших русских национальных интересов? Конечно же, мое письмо было крупным актом борьбы за позиции в русско-еврейской борьбе. Сделав хотя бы часть этой борьбы гласной, я рассчитывал ошеломить недосягаемых чиновников из ЦК, помочь нашему общему русскому делу в борьбе за влияние на их мозги, на их решения, на их политику. Я прекрасно сознавал, что в моем письме наряду с неопровержимыми фактами и исторической правдой были элементы рискованной политической игры, но я знал, с кем имею дело, и знал, что разговор именно на этом языке для людей такого рода, как Михаил Зимянин или Альберт Беляев, будет понятнее, чем на любом другом. Я хотел развить некоторый успех, которого год тому назад мы достигли на дискуссии 'Классика и мы'. А главное, я решил воспользоваться приемом наших врагов: сделать это письмо достоянием Самиздата, пустить его по рукам. А иначе они бы объявили его 'доносом', 'кагэбэшной акцией' и т. д. Никаких забот о личной карьере в голове у меня не было. Зачем она мне? Я любил свободу и жизнь поэта и вольного художника.
Вот несколько основных положений этого письма.
'В альманахе 'Метрополь', кроме открытых антисоветчиков, диссидентов и полудиссидентов, выступили весьма известные советские писатели — Аксенов, Искандер, Битов, Вознесенский, Ахмадулина, Липкин, Лисянская, Арканов, Розовский… Зададимся вопросом: а чем же вызвано их участие в альманахе, их, чьи книги издаются и переиздаются, чьи имена не обделены вниманием критики, кому предоставляются для выступлений самые громадные залы. Кто чаще других говорит, якобы от имени советской литературы, в зарубежных аудиториях'.
'Семен Липкин опубликовал в 'Метрополе' стихотворение 'В пустыне', об очередном еврейском исходе.
Идем туда, где мы когда-то были, чтоб наши праотеческие были преображали правнуки в мечты. Нам кажется, что мы на месте бродим, однако земли новые находим, не думая достичь меты. Не думаю, чтобы удел 'исхода' и смены родины соответствовал сущности советского патриотизма. Однако удивляться нечему, все логично, потому что Липкин еще десять лет назад опубликовал в советской прессе стихотворение 'Союз И'. Я хорошо помню его главный рефрен: 'Человечество быть не сумеет без народа по имени 'и'… Приведу выдержку из инструкции Министерства просвещения Израиля: 'Педагогический секретариат. Отдел основного общественного воспитания: 'Евреи в Советском Союзе и мы ' (материал для общественного часа).
Вопрос: Что олицетворяет чувство принадлежности к еврейству? Ответ: Сборы у синагог… слушание передач 'Голос Сиона' в диаспоре. Призыв к протестам, письмам… Урок заканчивается декламацией 'Союза И. С. Липкина на иврите…'
Когда в конце прошлого года я выступал на вечере поэзии в Государственном музее Маяковского, мне пришло в форме записок от учителей средних школ несколько вопросов, среди них были и такие: 'В свою прошлую поездку по Соединенным Штатам поэт А. Вознесенский с успехом выступал в организациях американской сионистской молодежи, за что даже получил звание почетного гражданина Лос-Анжелеса. Считаете ли вы этически возможным для советского поэта выступления в подобных аудиториях'. Андрей Вознесенский не раз декларировал суть искусства, независимую от отечества. В стихотворении 'Васильки Шагала' он прямо пишет: 'Родины разны, но небо едино. Небом единым жив человек'. В этом же стихотворении, обращаясь к Шагалу, Вознесенский, весьма двусмысленно играя словами, призывает художника: 'Ах, Марк Захарович, нарисуйте непобедимо синий завет… ' И словно бы услышав этот призыв, Шагал нарисовал 'непобедимо синий завет ' — расписал кнессет — парламент в Тель-Авиве.
Одним из авторов альманаха 'Метрополь ' является стихотворец Генрих Сапгир. Стихи его в начале шестидесятых годов широко были представлены в разного рода диссидентских 'синтаксисах', потом — и до сих пор — он регулярно печатался и печатается на Западе в откровенно антисоветских изданиях. А у нас этот литератор благополучно издает книги для детей в издательстве 'Детская литература ' и является одним из составителей 'Букваря', изданного миллионными тиражами, 'Букваря', уникального в том смысле, что в нем есть немало стихов Сатира и впервые в истории нашего школьного дела нет стихов Александра Пушкина. А ведь до войны были! Как же можно такому человеку доверять дело, с которого начинается познание родины и родной русской литературы!
Надо сказать, что за последнее время вообще немало исторических, литературоведческих и филологических изысканий выходит в свет с идеями, родными и близкими сионизму в самом широком смысле слова. Печально известны в этом смысле исторические 'исследования ' поэта Олжаса Сулейменова, с его постоянным определением еврейского народа, как 'главного народа'… Это ли не льет воду на мельницу тех, кто говорит о мессианской роли Израиля в судьбах человечества! Надо сказать, что Сулейменов последователен в пропаганде аналогичных взглядов. В одной книге его стихотворений есть поэма 'От января до апреля', вроде бы о Ленине, хотя большая часть ее посвящена страданиям еврейского народа, несмотря на то, что в последние десятилетия после того, как сионизм показал свои зубы, разговор об этих страданиях становится бестактным по отношению к народу Палестины. Повествование ведется Сулейменовым на таком примитивном 'литературно-историческом ' уровне:
Евреи злые, евреи знали, что не евреи Христа распяли! Скрывали хитрые, всё принимали, всё понимая, миру давали взамен Христа других богов, а им за тех богов — Голгофу! Не буду говорить об этой поэме подробно — в ней много политически наивного и поэтически беспомощного, процитирую только отрывок, в котором речь идет о Ленине. Вот каким изображает Ленина Сулейменов:
