Его таким нарисовал Андреев — его один бы бог не сотворил. Арийцы принимали за еврея его, когда с трибуны говорил. Он знал, он видел, оставляя нас, что мир курчавится, картавит и смуглеет(?) (Это что — мир становится семитским, что ли? — Ст. К.)
Мир был совсем иным в последний час, в последний час короткой жизни Ленина. Приходится порой простые мысли доказывать всерьез, как теоремы. Он, гладкое поглаживая темя, смеется хитро, щуря глаз калмыцкий. Разрез косой ему прибавил зренья, он видел человечество евреев… Изобразить Ленина в образе вождя, поддерживающего сионистские идеи о 'человечестве евреев ' — это уж слишком! Нет, не таков был он, страстный борец против Бунда и всякого национализма, в том числе и еврейского, сторонник естественной исторической ассимиляции евреев в тех народах, где они живут.
В 1977 году в большой серии 'Библиотеки поэта' — популярном издании вышла книга стихотворений Эренбурга. Эренбург — поэт сложный. Много раз менявший свои убеждения и написавший за свою долгую жизнь много всего разного. Не всё из того, что он написал, конечно, заслуживает переиздания. Особенно стихи, продиктованные поэту его сионистскими иллюзиями и убеждениями. Так зачем же в таком случае составителю Б. Сарнову надо было включать в книгу, а издательству издавать следующее стихотворенье Эренбурга, написанное в 1922 г.?
Когда замолкнет суесловье, В босые тихие часы, Ты подыми у изголовья Свои библейские весы. Запомни только, сын Давидов, Филистимлян я не прощу. Скорей свои цимбалы выдам, Но не разящую пращу. Ты стой и мерь глухие смеси, Учи неистовству, пока Не обозначит равновесья Твоя державная рука… Стихи, полные сионистской фразеологии, сознания избранничества, гордыни и религиозного национализма, настолько близкого шовинизму, что их вполне можно, допустим, рекомендовать для чтенья в частях нынешней израильской армии, 'сыновей Давида', которые 'учатся неистовству'!
А давайте заглянем в сборник 'Эдуард Багрицкий. Воспоминания современников', изданный Советским писателем ' в 1973 г. и щедро нафаршированный всякого рода размышлениями об 'избранничестве'. 'Мы чувствовали себя сильными, ловкими, красивыми. Был ли это так называемый мелкобуржуазный индивидуализм, актерская жизнь воображения, 'интеллектуальное пиршество' фармацевтов и маклеров? Нет, не был. Наши мечты сбылись. Мы действительно стали 'управителями', 'победителями', владетелями шестой части земли… Эдуард Багрицкий принадлежал к поколению и классу победителей' (А. Адалис). Странно, что классом победителей здесь названы нерабочие и крестьяне — а фармацевты и маклеры!
В этой же книге есть воспоминания Бабеля, в которых говорится следующее:
'Я ловлю себя на мысли, что рай будущего, коммунистический рай будет состоять из одесситов, похожих на Багрицкого. Из верных, умных, веселых товарищей, лишенных корысти. Какими легкими соседями будем мы тогда окружены, как неутомительна и плодотворна будет жизнь'.
Неважно, что все эти весьма тенденциозные рассуждения написаны в тридцатые годы, — важно, что они переизданы в семидесятые, что это кому-то было нужно — рассуждения о 'коммунистическом рае из одесситов ' и о победе на шестой части земли 'маклеров и фармацевтов'. Нельзя в наше время в новых исторических условиях вытаскивать на свет эти уже обветшавшие идеи, так же, пожалуй, как нецелесообразно уже автоматически перепечатывать кое-что в книгах самого Багрицкого, отдавшего при всей своей революционности и таланте щедрую дань сионистским заблуждениям. Разве можно сейчас читать без недоумения следующие, допустим, строфы из поэмы 'Февраль'?
Моя иудейская гордость пела, Как струна, натянутая до отказа… Я много бы дал, чтобы мой пращур В длиннополом халате и лисьей шапке, Из-под которой седой спиралью Спадают пейсы и перхоть тучей Взлетает над бородой квадратной, Чтоб этот пращур признал потомка В детине, стоящем подобно башне Над летящими фарами и штыками. Не бескорыстной интернациональной радостью — за первые демократические победы революции, а хмельной националистической гордыней обуреваем герой этой поэмы, проповедующей насилие и буржуазный истерический анархизм.
Поэму Багрицкого напечатали за полвека миллионными тиражами! Так оке как и его стихи, оправдывающие любой террор и в корне противоречащие гуманистической традиции русской классики: 'Оглянешься — а кругом враги, руку протянешь — и нет друзей, но если век скажет: солги! — солги. Но если век скажет: убей! — убей'.
Кстати, я написал статью об идейной борьбе в поэзии двадцатых годов, где поднимаю все вышеизложенные проблемы, — и вот уже несколько лет не могу ее
