проворовался и должен был, соответственно, лишиться руки.
Конечно, уже давно такое предписание не приводится больше в исполнение — ровно как и законы Ману: 'тот, кто совершил инцест со своей матерью, да вырвет свой детородный орган и, неся его в руке, отправится к Западу'. Однако такое предписание остается вписанным в символический порядок, который закладывает основу межчеловеческих отношений и который называется законом.
Итак, данное высказывание оказалось для субъекта выделено среди остального содержания закона совершенно особым образом. И оно перешло в его симптомы. Остальная часть символических соотнесений моего пациента, его исконных тайн, вокруг которых организовывались для этого субъекта его существеннейшие отношения к универсуму символа, — несла на себе оттиск резкого преобладания для него данного предписания.
Оно оказалось в центре целого ряда симптоматических бессознательных выражений, недопустимых, конфликтных, связанных с этим основополагающим опытом его детства.
По мере продвижения анализа, как я вам указывал, именно при приближении к травматическим элементам — укорененным в образе, который так и не был интегрирован, — в упорядочении истории субъекта, синтезе ее, возникают дыры, точки разлома. Как я вам указывал, именно этими дырами и обусловлена для субъекта возможность вновь объединиться относительно различных символических детерминант, которые творят из него субъекта, имеющего свою историю. И точно так же, для каждого человеческого существа именно по отношению к закону, с которым человек себя связывает, соориентировано все, что может отличать его как личность. История человека упорядочивается законом, символическим универсумом закона, который не одинаков для всех.
Традиция и язык обуславливают разнообразие отнесенностей субъекта. Высказывание не законосообразное, не подзаконное, выведенное на первый план благодаря травматическому событию и сводящее закон к чему-то недопустимому, неприемлемому, наподобие занозы — вот что представляет собой та слепая, нудная инстанция, которую мы обычно определяем термином сверх-Я.
Я надеюсь, что это небольшое наблюдение достаточно впечатлит вас, чтобы сформировать представление об измерении, к которому размышление аналитиков обращается не часто, но которое не может быть им вовсе не известно. В самом деле, все аналитики свидетельствуют, что не существует никакого возможного разрешения анализа, каковы бы ни были разнообразие и переливы задействуемых им архаических событий, — разрешения, которое в конечном итоге не завязывалось бы вокруг той законной, узаконивающей направляющей, которая называется эдиповым комплексом.
Комплекс Эдипа настолько существенен для самого измерения аналитического опыта, что его преимущественность проявляется уже в самом начале творчества Фрейда и сохраняется вплоть до его завершения. Дело в том, что на данный моменткомплекс Эдипа занимает привилегированное положение в нашей культуре, в западной цивилизации.
Только что я упомянул о многоплановом делении регистра закона в нашем культурном мире. Видит Бог, многоплановость не делает жизнь человека легкой, поскольку бесконечные конфликты противопоставляют эти планы друг другу. По мере того, как различные языки цивилизации усложняются, привязанность человека к более первичным формам закона сводится к центральной точке эдипова комплекса (теория Фрейда утверждает это со всей строгостью). Это то, что в индивидуальной жизни является отголоском регистра закона, как это и подтверждает картина неврозов. Это наиболее постоянная точка пересечения, представляющая собой необходимый минимум.
Однако это не значит, что дело тем только и ограничивается и мы вовсе не выходим из поля психоанализа, когда обращаемся к совокупности символического мира субъекта — а такой мир может быть крайне сложным, даже противоречивым, — или к его личной позиции, которая зависит от его социального уровня, от его будущего, его проектов в экзистенциальном смысле, от его воспитания и его традиции.
Мы отнюдь не избавлены от проблем, которые ставятся отношением желания субъекта — что возникает в точке О — к совокупности символической системы, где субъект призван, в полном смысле слова, занять свое место. Тот факт, что структура эдипова комплекса является необходимой, не должен, тем не менее, помешать нам заметить, что другие структуры того же уровня, то есть относящиеся к плоскости закона, могут в каждом отдельном случае играть роль столь же решающую. Именно с этим мы и сталкиваемся в приведенном мной клиническом случае.
Дело не ограничивается тем, чтобы было совершено однажды определенное количество оборотов, необходимых для появления объектов субъекта; чтобы воображаемая история субъекта оказалась восполнена, когда непрерывные, напрягающие, подвешенные, томящие его желания субъекта будут именованы и реинтегрированы. То, что сначала было там, в О, затем тут, в О', потом снова в О, должно перейти в завершенную систему символов. Сам исход анализа того требует.
Где же конец этой вечной переброски туда-сюда? Должны ли беседы в духе широкой диалектической традиции, затрагивающие существо понятий справедливости и отваги, стать частью нашего аналитического вмешательства?
Это вопрос. Решить его нелегко, поскольку современный человек стал поистине на редкость не способен затронуть такие значительные темы. Он предпочитает разрешать вопросы в терминах поведения, адаптации, групповой морали и прочего вздора. Откуда и вытекает вся серьезность проблемы подготовки аналитика, с точки зрения формирования его как человека.
Остановимся сегодня на этом.
19 мая 1954 года.
XVI. Первые замечания относительно Балинта (тупики Микаэля Балинтл)
Теория любви. Определение характера. Объективация
Теория и практическая техника анализа — это одно и то же. Красиво сказано. Ну что же, давайте этой истиной воспользуемся. Попробуем понять технику любого аналитика при условии, что теоретические идеи его достаточно хорошо сформулированы чтобы позволить нам ожидать от него чего-то определенного.
Однако зачастую выдвигаемые теоретические идеи, даже если они исходят от светлых голов, неприменимы на практике. Используя те или иные понятия, исследователи не всегда знают, что они говорят. В иных же случаях, напротив, возникает четкое ощущение, что понятия хорошо выражают нечто из опыта. Таков случай уважаемого нами Балинта.
Я решил опереться в своем изложении на его взгляды, поскольку во многих отношениях он близок нам, симпатичен и, бесспорно, проявляет ориентацию, сходную целому ряду требований, сформулированных здесь нами относительно того, что должно представлять собой интерсубъективное отношение в анализе. Вместе с тем, его способ выражать свои мысли оставляет у нас ощущение, что он испытывает влияние господствующего направления мысли.
Чтобы дать вам почувствовать, в чем выражается современный, как я его называю, уклонизм в отношении основного аналитического опыта, на который я постоянно ссылаюсь, — было бы слишком легко подобрать гротескные примеры едва ли не бредовых, в клиническом смысле, построений. Именно там, где они изощренны, где уличить их можно не столько в коренном заблуждении, сколько в своего рода промахе — именно там и нужно искать их слабое место.
Но сегодня я хотел бы убедиться в том, что должно составлять смысл всякого обучения — в том, что ему следуют. И здесь я доверился Гранову, за чью серьезную заинтересованность тем путем, которым я пытаюсь вас вести, я могу поручиться, — он должен сообщить нам сегодня то, что смог вынести из чтения книги Балинта под названием 'Primaryloveandpsycho-analytictechnics'.
Как говорит сам Балинт, он начал свою карьеру около 1920 года. В данной книге собраны статьи, написанные им между 1930 и 1950. Эта интересная, ясная, светлая, часто отважная и полная юмора книга — крайне занимательное чтение. Вам очень любопытно будет прочесть ее — когда у вас будет время, ведь это книга для отдыха, как приз, вручаемый в конце учебного года. Сделайте себе такой подарок сами, в этом году наше Общество недостаточно богато, чтобы раздать вам эти книги.
Замечания по ходу доклада доктора Гранова.
