'внешнего и внутреннего'.
Перед нами — говорит Фрейд, — 'картина рождения' суждения 'из первичных влечений'. Это означает, что мы имеем дело с 'целенаправленной эволюцией того усвоения своему 'Я' и изгнания из своего 'Я', которое следует из принципа удовольствия'.
DieBejahung, утверждение — говорит Фрейд, — alsErsatzderVereinigung, будучи просто эквивалентом единения, gehortdemErosan, относится к Эросу: именно в нем и надо искать истоки утверждения. Так, суждение атрибуции проистекает из того факта, что мы вмещаем в себя, усваиваем себе, вместо того, чтобыизгонять из себя.
Слова, внесенные редактором в соответствии с текстом Фрейда: 'DerersteundnachsteZweckbeiRealitatsprufungistalsonichteindemVorgestelltenentsprechendesObjektinderrealenWa hrnemungzufinden, sonderneswiederzuflnden, sichzu (iberzeugen, dassesnochvorhandenist.' (Первая и последняя цель испытания на реальность состоит, следовательно, не в том, чтобы найти соответствующий представлению объект в реальном восприятии, а в том, чтобы найти тот же объект вновь, чтобы убедить себя в его наличии) — G.W. XIV, S. 14.
' Может быть, автор имеет здесь в виду платоновское припоминание? (Ж Л.)
В отношении отрицания Фрейд употребляет не слово Ersatz, а слово Nachfolge. Французский же переводчик передает их одним и тем же словом. В немецком тексте буквально следующее: утверждение — это Ersatz единения, Vereinigung, а отрицание Nachfolge изгнания, а точнее, инстинкта разрушения (Destruk-tionstrieb).
Картина приобретает характер мифа, и в этом лежащем в основе субъекта мифе, так сказать, переплетены два инстинкта: соединения и разрушения. Миф, как видите, грандиозный, и вторящий многим известным ранее. Однако лишь маленькая деталь в нем — а именно, что утверждение выступает просто- напросто как заместитель единения, в то время как отрицание следует за изгнанием как его результат, — способна, мне кажется, пролить свет на следующую фразу, где речь идет о негативизме и инстинкте разрушения. Ибо она хорошо объясняет тот факт, что возможно удовольствие от отрицания, негативизм, проистекающий просто-напросто из подавления' либидинальных составляющих, т. е. что в удовольствии от отрицания исчезает (=вытесняется) не что иное, как либидинальные составляющие.
Следует ли из этого, что инстинкт разрушения тоже зависит от (принципа) удовольствия? Ответ на этот вопрос я считаю очень важным, капитальным для техники анализа'.
' Немецкое 'Abzug': вычет, вычитание, удержание; 'то, что в удовольствии от отрицания вычтено, и есть либидинозные компоненты'. Возможность этого объясняется ссылкой на Triebentmischung, представляющее собой своего рода возврат в состояние чистоты; осветление, фильтрацию влечений. Обычно термин этот не слишком удачно переводится как 'расплетение инстинктов'. ' Искусство, с которым Ипполит формулирует содержащуюся здесь трудность, вызывает тем большее восхищение, что к этому времени нами еще не были высказаны те тезисы об инстинкте смерти, что нам предстояло развить в следующем году в комментарии к работе 'По ту сторону принципа удовольствия', — инстинкте, в этой работе Фрейда, вопреки всем ухищрениям ее автора, незримо присутствующем.
Однако, говорит нам Фрейд, — 'выполнение функции суждения возможно лишь благодаря созданию символа отрицания''. Почему Фрейд не говорит, что функционирование суждения возможно благодаря утверждению? Дело в том, что отрицание станет выполнять свою роль уже не в качестве тенденции к разрушению, и не просто внутри самой формы суждения, а в качестве фундаментальной стратегии эксплицированной — имьоличности.
'Создание символа отрицания, давшее первую степень независимости по отношению к вытеснению и его последствиям, а тем самым и к принуждению (Zwang) со стороны принципа удовольствия'.
Фраза, смысл которой не составлял бы для меня проблемы, не свяжи я только что стремление к разрушению с принципом удовольствия.
Ибо здесь возникает одна трудность. Что означает теперь диссимметрия между утверждением и отрицанием? Она означает, что все вытесненное может быть заново взято и использовано в виде как бы изъятом, и что вместе того, чтобы оставаться под властью инстинктов привлечения и выталкивания, оно может создать себе свободное, подобно полям в тетради, пространство мысли, призрак бытия в форме небытия — призрак, возникающий при запирательстве, т. е. когда символ отрицания связан с конкретной позицией запирательства.
Именно так и нужно понимать этот текст, если принять всерьез его заключение, которое поначалу казалось мне несколько странным.
'Этой трактовке запирательства очень хорошо соответствует тот факт, что в анализе не обнаруживается никакого 'нет', которое исходило бы от бессознательного…' Но зато в анализе обнаруживается разрушение. Поэтому инстинкт разрушения нужно четко отделить от его формы — иначе сказанное Фрейдом останется непонятным. Следует рассматривать запирательство как конкретную позицию, обусловившую возникновение эксплицитного символа отрицания- символа, Выделено самим Фрейдом. который и делает возможным нечто вроде использования бессознательного с одновременным сохранением вытеснения.
Именно таким мне видится смысл окончания заключительной фразы; '…и что признание бессознательного со стороны 'Я' выражается формулой отрицания'.
Итак, вот наш вывод: в анализе не обнаруживается никакого 'нет', которое исходило бы от бессознательного; признание бессознательного со стороны собственного Я показывает, что собственное Я — это всегда непризнание; даже в знании своем собственное Я всегда несет на себе печать возможности сохранить бессознательное, в то же время от него отрекаясь, — печать, выраженную формулой отрицания.
'Лучшее доказательство, что мы обнаружили бессознательное, — это когда пациент реагирует фразой вроде 'Я об этом не подумал', или даже 'Я всегда был далек от такой мысли''.
Итак, на этих четырех-пяти страницах Фрейда, к прочтению которых мне самому, — должен к стыду своему признаться, не без труда — удалось найти — не знаю, насколько верные — ориентиры, мы находим, с одной стороны, анализ конкретной поведенческой позиции, которая вырисовывается при наблюдении запирательства, с другой стороны, картину того, как интеллектуальное отделяется (в акте) от аффективного; и наконец — самое главное — происхождение всего того, что предшествует на первичном уровне, а следовательно, происхождение суждения и самой мысли (в форме мысли как таковой, ибо мышление было и раньше, в первичном, но оно было там не в качестве мысли), получающее через запирательство свое объяснение.
Ответ на комментарий Жана Ипполита к статье Фрейда 'Verneimmg'
Я надеюсь, что чувство признательности, которое все мы испытываем к месье Жану Ипполиту за любезность, оказанную нам прочтением этого блестящего доклада, сможет оправдать в ваших глазах — не менее чем, я надеюсь, и в его собственных настоятельность, с которой я просил о ней.
Не доказывает ли это лишний раз, что представ уму непредвзятому, но отнюдь не неискушенному, текст этот, на первый взгляд представляющий вполне специальный интерес, обнаруживает перед нами неисчерпаемое богатство значений, заведомо обрекающих его дисциплине комментария. Перед нами не один из тех двумерных, бесконечно плоских, как говорят математики, текстов, что играют в организованном уже дискурсе роль своего рода средств обращения, а текст как носитель речи, поскольку эта последняя представляет собой новое явление истины.
Применить к тексту такого рода все находящиеся в нашем распоряжении средства истолкования подобает не только — и перед вами тому хороший пример — с целью изучения его взаимосвязи с тем, кто является его автором (вид исторической и литературной критики, в котором каждый профессиональный аналитик без труда распознает вид 'сопротивления'), но и с целью заставить сам текст ответить на вопросы, которые он перед нами ставит. Другими словами, нам подобает обращаться с ним как с подлинной речью — и, если мы правильно пользуемся собственной терминологией, надо добавить: с речью, поскольку она имеет значение для переноса.
