весёлый. Но это — жизнь.
— Мы подружимся, доктор. Вы мне вернёте Марию. — Велимир широко улыбнулся, показывая два ряда крепких зубов. — Я верю в вас, доктор.
Вездеход Велимира въезжает в деревню и направляется прямиком к МТС, где у шлагбаума припаркован серебристый «Фольксваген». Погасив фары, Велимир выходит из машины, и, бросив взор по сторонам, ныряет под «Фольксваген».
— Я тебя технично урою, — говорит он, включая фонарик, — без огня и шума.
— Что за чёрт? — Он бьется головой о днище, и утирает холодный пот со лба. — Где бомба? Где? Эта? Хрень?.. Кто? Неужто жонглёр? А если участковый?..
Велимир слышит шум мотоцикла… голос пьяного Бубна. Он прощается с кем-то. В ответ взрывается женский хохот.
Велимир бежит к вездеходу. Он едва успевает спрятаться, когда появился Бубен, идущий по направлению к «Фольксвагену». Но тут он замечает вездеход Велимира, и резко меняет намерение.
На плече у Бубна баул. Подойдя к машине, он оглядывается, ставит баул на землю и, наклонившись, вынимает самодельную бомбу. Ту самую, которую Велимир не обнаружил под «Фольксвагеном». Он прикрепляет её к днищу вездехода, и застёгивает баул.
— Вот так! — хохотнул Бубен. — Кто к нам с мечом, тот от меча и… бжжжж!!! — руками он изобразил взрыв.
— Ну, Звездино, не поминай лихом. Прости и ты, брат! — Бубен сел в машину и спешно покинул деревню. До назначенного времени оставалось два часа.
Дверца вездехода открылась, и Велимир аккуратно вышел из машины. Он осторожно обезвредил бомбу, и произнёс:
— А ты, жонглёр, совсем не прост.
Сложив составные части в полиэтиленовый кулёк, Велимир заспешил. Он быстро прошёл к вагончику, отпер его и включил свет. Прошёл к несгораемому шкафу, по пути задев стол, громко выругался; затем, сложив в сейф взрывчатку, запер тяжёлую дверь. Положив ключ в ящик стола, он глянул на электронные часы. На них высвечивалось 21:21.
А тем временем старый больной дед ковыляет в темноте к дому оперуполномоченного.
— Лёша! — стучит он палкой в окно. — Лёша, это я, Авдей Евстафьевич! Худо мне, Лёша! Открой, поговорим.
Двери избы отворились и Лёша в кальсонах и милицейской фуражке, заспанно кивает:
— Заходи Евстафьевич. Не шуми. Жену не надо будить. А то всю ночь перемелет своим длинным языком. — Греков засуетился, усаживая старика на летней веранде.
— Лёша, — говорит дед Аникей участковому, — плохо мне. Боюсь, не доживу до Пасхи. Хочу перед смертью этому ироду в глаза взглянуть. Дай мне, Лёша с этим… посланником… побеседовать. Запри меня вместе с ним на пару минут. И никому о том не говори. Мне надо видеть его глаза. Я хочу убедиться в том, что мне умирать пока рано…
— Дед Аникей! — Сонный капитан усаживается на влажный табурет. Он в трусах и майке, и, зачем- то в фуражке, — я впущу тебя к нему в камеру, а ты его замочишь! И по секрету скажу, будешь прав! Но только мне двух мокрых дел не надо! Живым и почти невредимым мы передадим его в руки правосудия.
— Мне бы только поглядеть на него, Лёша.
— Ну, это удовольствие я тебе могу предоставить. — Греков взглянул на часы. — В десять утра из городской прокуратуры приедет за ним машина. Там займутся им всерьёз. Зуб у них на предателей родины. Иди спать. Время есть.
— Вот и пойдём, коли есть время! — Настаивал Аникей. — Не тяни резину.
— Отчего, пойдём? Поедем! Мотоцикл под домом. Рано утром и поедем. А теперь — ночь. Ментам спать надо. Сил набираться! Да и выпил я. Такой день, понимаешь… Девку твою жалко, веришь, аж до хруста в костях!.. За неё и вздыхаю всё. — Греков встаёт с табурета, заходит в дом и выходит с начатой бутылкой водки и двумя стаканами. Ставит всё на табурет и снова уходит в дом. Через минуту он появляется с банкой солёных огурчиков и баночкой маринованных грибов. Наливает водку по стаканчикам. Протягивает старику:
— Выпей дед, и ложись. Я тебе уже на диване у входа постелил. А в семь часов я тебя разбужу. И поедем. Нож-то из голенища вынь, неровён час, поранишься. А в твоём возрасте это уже недопустимо.
— Чокнемся! — Сказал Греков. — За здоровье внучки твоей! Чтоб не дал Господь ей теперь помереть, лапушке… — Капитан вздохнул.
— Бывало, трясусь на мотоцикле, а она остановится, улыбнётся и взглядом проводит. Добрым- добрым…
Дед заснул на стуле, и скрюченное тело атлета, снова распрямилось во сне. Греков принёс плед и укрыл старика. Взглянув на него, на нож всё так же торчащий за голенищем валенка, он одобрительно кивнул и произнёс:
— Правильный старик. Прямой. Без выкрутасов. Сказочный персонаж. На такого фоторобот составлять — одно удовольствие. А уж протокол, так совсем обхохочешься…
Деревенский участок, где в отдельной камере был заперт Аркадий, находился рядом с Сельсоветом.
Капитан Греков открыл камеру и вошёл к задержанному:
— Гражданин Гольберт, к вам посетители. Беседа в моём присутствии. Пять минут? — Он вопросительно смотрит на вошедшего старика.
Дед и Аркадий глядят пристально в глаза друг друга. Участковый наблюдает, как рука старика медленно потянулась к голенищу. Капитан напрягся. Он смотрит в лицо старого Аникея и видит, как того оставляет решительность. Капитан перебрасывает взгляд на задержанного. Лицо его, как ни странно, выражало удивление и… радость!
— Вы её дёдушка! — Догадался и вскочил со шконки Аркадий. — Она мне говорила о вас!.. Очень приятно, что вы пришли… хотя, что я говорю! Боже мой…
Аркадий замолчал и тогда старик спросил Грекова:
— Может, Лёша, я грех на душу взял? — простонал он. Не могу учинить самосуд! Гложет меня, Лёша что-то изнутри: не поверил я сердцу внучки, а поверил словам механика.
Но Греков не отвечает ему. Он пристально смотрит на Аркадия, который оценил слова старика, и увидел, как пола рясы зацепилась за нож, торчащий из-за голенища валенка.
Старик пристально глянул на Аркадия, медленно достал клинок, и, протянул его капитану, сказав:
— Извините, гражданин начальник, я забыл вам отдать вот это, и в руки капитана передаёт кинжал, красоты невиданной. Он восхищённо рассматривает его, а тем временем стрик спрашивает у Аркадия:
— Это ты звал мою внучку в Иерусалим?
— Я, — отвечает Аркадий, и как школьник, вскакивает перед учителем. — Маша мне сказала, что вы всё знаете, и хотите меня видеть.
— Что ещё говорила она? — спросил старик, опускаясь на нары.
— Что вы назвали меня посланником Иерусалима.
— И что ты ответил?
— Я обещал, что отвезу её в Иерусалим, где она будет ближе к вратам своего Небесного Иерусалима. И что куплю для вашей колокольни колокола.
— Выходит, я ошибся, — горько произнёс в сердцах старик. Он встал, подошел к Аркадию и обнял его.
— Грех-то, какой! — шепнул он на ухо, и, обращаясь к капитану Грекову, спросил:
— Ты можешь его освободить?
— Ты сума сошёл, Евстафьевич! — Простонал капитан, возвращая деду клинок. — Да ты же знаешь,
