Элейн подумала: «Он как дикий зверь. Надо не спугнуть его. Надо убеждать очень-очень постепенно».
Она провела ладонью по гребешку черных волос. Они были густые и мягкие, как шерсть какого-то зверька.
— Симпатично, — сказала она. — Ты где стригся? Я хочу пойти остричь косу.
— Я тебя отведу, — пообещал Марио, — если выберемся отсюда.
Эндрю почувствовал, что понемножечку напряжение спадает.
— Спасибо, — поблагодарила Элейн. Решившись, взяла его за руку. Он резко ее отдернул.
— Не могу, — сказал он, — не могу перестать вас ненавидеть и не могу отдать пистолет. Без него оставаться опасно. С ним я вроде как имею возможность защититься.
— Возможность! — воскликнула Элейн. — Какую возможность? Засесть тут в темноте навсегда и кормить собой эту проклятую игру? Брось, Марс. Иначе тут останешься на веки веков.
— Именно этого программа и хочет от тебя, — подхватил Эндрю. — Ты же хочешь победить, правда? Но чтобы выиграть, есть только один путь — положить пистолет на место. Если будешь за него держаться, ты проиграл. Проиграл, понимаешь?
Марио ничего не сказал. Он смотрел то на Эндрю, то на Элейн. Она опять взяла его за руку, и на этот раз он не сопротивлялся. Позволил повести его за руку в туннель. Эндрю шел следом.
Было темно и абсолютно тихо. Все теперь зависело от Марио. Он должен был решать, и никто другой за него решить не мог. Должен был вернуть пистолет, или всем троим предстояло признать свое поражение и, кто знает, может быть, остаться в этой темноте навсегда.
Они подошли к тому самому месту. Перед ними быстро и безмолвно возникли слова:
— Как я узнаю, что это не вранье? — спросил Марио.
— Тебе придется нам поверить, — спокойно сказала Элейн. — Мы тебе не врем. И ты нам нравишься. Ты мог бы уже понять это. Поторопись, положи пистолет, тогда все быстро кончится.
Марио засмеялся.
— А ты молодец! — сказал он. — Ты с мозгами. Ты мне нравишься!
В темноте было легче говорить такие вещи. Эндрю обнаружил это чуть раньше, и теперь он понимал, что чувствует Марио.
— Ты тоже не плохой, — сказала Элейн, — в общем, ты вовсе не такой плохой, как ты думаешь. — И про себя добавила: «Вот как это получается. То, что мы о себе думаем, делает нас такими, как мы думаем. Очень трудно начинать думать по-другому».
Марио дернулся. Он принял решение. Вытянул руку и разжал пальцы. Пистолет канул в темноту. Марио издал вопль, как будто его живьем распиливали пополам. Элейн вцепилась в него, и его дрожь отдалась в ее спине. Эндрю сжал его руку с другой стороны. Крик Марио наполнил темноту, которая еще более сгустилась. Звук напоминал визг воронки. И все тут же начало вращаться.
…Один за другим, все еще держась друг за друга, они вывалились через экран, сбив Бена со стула, и упали на толстый белый ковер в комнате Эндрю.
Глава двадцать вторая
Экран опустел. Потом на нем начала печататься надпись:
Все еще сидя на полу, ребята вытаращились на эту надпись.
Экран моргнул, надпись исчезла, потом начала печататься снова.
— Скорей! — крикнул Марио, вскакивая на ноги. Эндрю уже подполз к своей школьной сумке и достал карандаш и бумагу. Он уже записывал адрес.
— Ты что, обалдел? — спросил Бен. — Ты что, собираешься это посылать?
— А как же! — сказал Марио, поблескивая глазами.
— Может, и не пошлю, — ответил Эндрю. — Запишу на всякий случай.
Буквы постепенно исчезли. Ничего не осталось от космических демонов, кроме незаписанной пленки и пустой коробки.
— Ты совсем чокнутый, — крикнул Бен, — а что, если бы все получилось иначе? Если бы ты проиграл?
— А так было запрограммировано, — сказал Эндрю беззаботно. — Не было настоящей опасности.
— Нам пришлось кое на что решаться самим. Например, отказаться от пистолета, — заметила Элейн.
— Ты думаешь, что так сама решила, но и твой выбор был заключен в программе.
Элейн открыла рот, чтобы возразить, но никак не могла подобрать подходящих слов. Она пыталась заставить свой мозг сосредоточиться на нужной мысли, но мысль прыгала и не давалась ей. Ускользала. Они были вынуждены сделать выбор, который тогда казался болезненным и трудным. Разве у них в конце концов не было выбора? А что, если бы они решили поступить совсем иначе? Разве то, что произошло, должно было произойти и не могло быть по-другому? Ей не верилось.
Ей хотелось это обсудить, но она не находила слов. И никто не находил. Они молча озирались, стараясь не глядеть друг на друга.
«Если кто-нибудь что-нибудь сейчас не скажет, — подумала Элейн, тогда мы уже больше никогда друг с другом не заговорим».
В этот момент они услышали шаги, и дверь распахнулась. Мама Эндрю оглядела всех с удивлением и неудовольствием. Молчание стало еще более неловким, каждый старался придумать, что бы такое сказать естественное и нормальное. Наконец, с идиотской улыбкой Бен произнес:
— Эндрю вернулся. А я закончил игру.
— Вижу, что Эндрю вернулся, — сказала сухо Марджори, — может, он в объяснит мне, где был?
Эндрю смотрел на свою мать, как будто видел ее в первый раз. Заметил, какое у нее бледное и усталое лицо и как она похудела.
«Бедная мама, — подумал он. — как она ужасно выглядит».
И улыбнулся матери одной из своих очаровательных и вселяющих бодрость улыбок.
— Знаешь, как было интересно, мам!
— Там внизу мальчик, который уверяет, что он твой брат, — сказала Марджори, подозрительно глядя на Марио. — Не пойму, как он проведал, что ты здесь, когда я и сама об этом не знала. Но он говорит, у тебя будут большие неприятности с родителями, если сейчас же не пойдешь домой.
— Тогда я пойду, — послушно сказал Марио. — Пока, Энди! Скажи мне, если появится новая игра.
— Обязательно! — пообещал Эндрю. — Пока, Марс!
— До свидания, — сказал Марио, вежливо обращаясь к Марджори. — Спасибо, что позволили мне прийти к вам.
Когда он сбежал вниз по лестнице, увидел, как осветилось лицо его братишки. И крепко на секунду его обнял, на такую краткую секунду, что Джон этого почти и не заметил. Потом дал ему щелчка для равновесия.
— Пошли, что мы тут с тобой толчемся?
И они вместе вышли из дома.
— Мне тоже надо идти. — сказала Элейн, хотя не представляла себе, как доберется до дому. Она чувствовала себя ужасно слабой, наступило облегчение, но и реакция наступила, а вид вежливого Марио был последней каплей. Она старалась не хихикать, но и хихиканье было какое-то странное и грозило
