Учитель пожал широкими плечами.
— Буран, — сказал он.
Из саней вылезли двое: большой и маленький. Большой подошёл к учителю и вдруг гаркнул:
— Григорий!! Ты ли? Ах, чёрт возьми, какая встреча! — Большая фигура облапила учителя медвежьим объятием, едва не раздавив его. — Как ты сюда попал? Подумать только! Катя! Да ведь это Громов, Гриша Громов из Консерватории!
— Боже мой! — пролепетал учитель. — Стурницкий?! Здесь, в степи! Катя Нефёдова! Вот уж чудо!
— Да что ты делаешь в земской школе, друг любезный?
— Сослан, — сказал учитель, — раньше в Сибири был, весной перевели сюда. А вы куда? Да пройдёмте в школу, что же здесь, на морозе-то…
— Постой! Кто у тебя там, в школе?
— Никого. Занятий нет, буран. А вы тоже… под наблюдением?
— Нет, пока в порядке. Но едем в деревню, да в самую глухую.
— Зачем?
— К народу! И книжки везём. У вас тут полиция сильна?
— Нет, — сказал учитель, — становой пристав за пятнадцать вёрст, да он в буран и носу не высунет. В степи только волки…
Стурницкий неожиданно захохотал.
— Представь себе, вот только сейчас, за Подымаловым, в буране огоньки. Мне Катя говорит: «Смотри, это Чекмагуш». Я оглянулся, и тут наши лошади понесли. Тут только догадался я, что это за огоньки! Это не огоньки, а волчьи глаза! Три раза стрелял. Через реку по льду проскочили, моста не видно, да так, на всём скаку, и влетели к вам. Слыхал ты, чтобы в буран волки?
— Всякое может быть, — отвечал учитель, — пойдёмте же в дом.
Со Степаном Стурницким учитель познакомился в декабре 1876 года на Казанской площади в Петербурге.
В хмурый зимний день на ступенях Казанского собора волновалась большая толпа в студенческих фуражках, шапочках «пирожками», картузах, какие можно увидеть только на окраинах. Молодой человек с каштановой бородкой говорил со ступеней, потрясая кулаком. Громов подошёл позднее и начала речи не слышал. До него долетали по ветру только отдельные фразы: «Наше знамя, вот оно… крестьянину и работнику»… Затем раздалось «ура» и над толпой взмыл поднятый на руках подросток в полушубке. Он развернул ярко-красное полотнище с надписью: «Земля и воля»…
Раздался пронзительный свист. Из узкого пролёта Казанской улицы выбежал отряд городовых в башлыках и кепи, насаженных на уши. За ними стеной следовали рослые питерские дворники с рукавами, засученными до локтей.
— Бунтуют студенты, бей всех, кто в очках! — кричали они.
Но «тех, кто в очках», оказалось не легко избить. Началась свалка.
— Дерутся! — зазвучали испуганные женские голоса.
Громова схватила за рукав знакомая курсистка Катя Нефёдова. Её меховая шапочка съехала набок, волосы растрепались по щекам.
— Бога ради, Громов, помогите! — взмолилась она. — Как бы пробраться на Невский?
Громов потащил её, пробиваясь через густую толпу и уклоняясь от ударов. Свист не умолкал.
Дюжий дворник ударил его кулаком по голове и повалил на снег. Катя стонала, схваченная за обе руки городовыми.
Но тут помощь пришла как будто с неба. Дворник вдруг опрокинулся на спину. Громов поднялся и увидел студента-богатыря, который схватил двух городовых за башлыки и разбросал их в разные стороны.
Громов узнал его. Это был Степан Стурницкий из Медико-хирургической академии.
— Беги! — крикнул Стурницкий. — Я выведу барышню!
С тех пор Громов не встречал ни своего спасителя, ни Кати. Вечером к нему явились жандармы, и дальше он видел только тюрьмы, форменные шинели и шнуры, вицмундиры судейских, вагоны с решётками на окнах и телеги с конвойными солдатами, которые доставляли арестантов за Волгу.
— Ну и что плохого в буране? — шумел Степан, доставая сало из мешка. — Ночь, да степь, да булатный нож… Впрочем, у нас не нож, а вот это… — Он вытащил из-за пазухи револьвер. — Смит-вессон, и при нём запас патронов, братец!
— Где ты взял?
— Её дядя подарил нам перед отъездом. Отлично бьёт!
— Ты всё-таки полегче, — сказал учитель и подбросил охапку соломы в печь.
— Э, милый, волков бояться — в лес не ходить! Так мы с Катюшей от самого Петербурга и едем. Да ты не знаешь? Мы поженились!
— Поздравляю, — сдержанно отозвался учитель.
— Тебе спасибо, Григорий! Ведь мы с ней познакомились на площади благодаря тебе! Ты наш сват!
Учитель посмотрел на свежее, сияющее лицо Кати и впервые за много месяцев улыбнулся.
С появлением этой пары в комнату учителя словно ворвалась жизнь. Катя постелила на столе газету, достала из шкафчика тарелки, подбросила в печь солому и примостила туда медный чайник. Степан вытащил из мешка тщательно закупоренную бутылку.
— Нет, нет, я не пью, — сказал учитель.
— Эх ты, монах! — прогремел Степан. — За здоровье новобрачных неужели не выпьешь? За успех нашего дела!
Учитель взял в руки стопку, половину отлил и поднёс было к губам. Но тут в сенях завыло.
— Опять буран кого-то занёс, — смущённо проговорил учитель и вышел в сени.
В полутьме стояли не то один, не то два человека. Тёмная масса сливалась с тенью настолько, что трудно было разобрать, сколько в ней голов, рук и ног. И заговорила эта масса так равнодушно, гнусаво и неопределённо, что можно было предположить в этом голосе и целый хор.
— Можно посидеть? Ай?
— Можно, — ответил учитель. — А вы кто такие?
Тут он разобрал, что перед ним стоят двое. Но на них не было ни тулупов, ни полушубков. Они были завёрнуты в дерюги, из-под которых торчали холщовые штаны и бесформенные опорки.
— Мы, — сказал один из двух, — мы… из Златоуста в Самару идём.
— Пешком?
— Ай, да! Пешком…
— Денег на дорогу нет?
Молчание. Потом тот же голос произнёс:
— Мы после тюрьмы. У нас казённая бумага есть.
Второй голос, похожий на первый, добавил:
— Бумага. После тюрьмы.
Учитель жил на краю степи, как на берегу моря. Он не искал общества, но почтовый тракт выносил на его берег множество плавающих и путешествующих. Их выбрасывала степь из воющего бурана, и они теплели на часок-другой, видя, что их не гонят обратно в буран, и удивляясь тому, что земская школа стоит так близко к тракту.
Учитель Громов не был ни слишком добр, ни слишком гостеприимен. Это был коренастый, неуклюжий, угрюмый человек с крупными руками и ногами и косолапой походкой. Он тайно ненавидел водку, конину, воблу и гармонь. В деревне Воецкое его считали чудаком, но относились к нему доброжелательно, потому что он не отказывался от полевой работы и одалживал соседям то солому, то свечи, то муку. Кроме того, он бесплатно писал письма в город, да ещё на своей бумаге.
Заметив освещённое окно в снежной степи, проезжие стучали в дверь, как судно даёт сигнал, заметив свет маяка. И, входя в школу, они вспоминали забытые законы человеческой солидарности.
— Входите, — сказал учитель и открыл дверь классной комнаты.
