Они плывут непрерывно — то быстрее, то медленнее, сливаясь, разливаясь, повторяясь. В сплошном линейном ритме движения серо-белого неба все они равны. И всё это происходит беззвучно.
— Это бесподобно! — воскликнул Дебюсси.
За его спиной зашелестели сухие листья.
— Разве? — спросил тонкий девичий голос.
Дебюсси привстал на локтях. Под соседним деревом стояла стройная девушка в костюме для верховой езды, с косами, убранными под чёрную шапочку. У неё было круглое, белое, капризное личико и вздёрнутый носик.
— Что вы здесь делаете, Клод? — спросила она раздражённо.
— Я смотрю на облака, — сказал Дебюсси.
Соня фон Мекк ударила хлыстиком по кусту, с которого посыпались мелкие, сморщенные листочки.
— На облака? Прекрасно! — воскликнула она. — И это в ту минуту, когда всё-всё-всё рухнуло! Навсегда! Навеки!
— Что вы имеете в виду? — удивлённо спросил Дебюсси.
Соня бросила хлыстик на траву, упала на колени и заплакала.
— Теперь на наших уроках будет присутствовать мадам Боннэ! — всхлипывала она.
— Зачем это?
— Затем, чтоб мы с вами не целовались!
— Позвольте, — сказал Дебюсси, — но мы не целовались!
— Мама? всё знает! Она знает, что мы целовались во Флоренции, на крокетной площадке, на вилле Оппенгейм! Это Пахульский донёс! Он любимчик мама?!
Роман восемнадцатилетнего Клода Дебюсси с дочерью русской вдовы-миллионерши Надежды Филаретовны фон Мекк начался уже два года тому назад. Соне тогда было четырнадцать лет, и студент консерватории Клод Дебюсси был её учителем музыки.
Целовались они действительно только один раз. Соня потребовала от своего учителя, чтоб он поклялся, что женится на ней немедленно, как только мама согласится на их брак. Клод не возражал, но будущие супруги решили всё это держать в глубокой и страшной тайне.
— Откуда вы взяли, что ваша мать всё знает? — спросил Клод.
— Зачем же она приказала этой старой дуре Боннэ торчать на наших уроках?
— Почём я знаю! Может быть, затем, чтоб вы лучше занимались… Вы стали очень плохи на фортепиано.
— Какой вздор! Это Пахульский донёс!
— А это вы откуда взяли?
— Я это чувствую!
— Пу-а! — фыркнул Клод. — Вы ужасно чувствительны!
— О! Вы ничего не знаете! Гретнер просил моей руки и получил отказ! Он уволен!
Гретнер был одним из учителей Сони.
— Ах, вот как… Но из этого ещё ничего не следует.
— Я прекрасно знаю мама?! У неё третий день болит голова!
— Вот именно, — сказал Клод, — она расстроилась из-за глупого поступка Гретнера. Мадам Боннэ здесь совершенно ни при чём, и мы с вами тоже. Но надо учиться!
— Клод! И вы! И вы тоже твердите мне, что я должна учиться, учиться, учиться, как будто я родилась в бедной семье и должна зарабатывать на пропитание! Но я не собираюсь работать!
— А что вы собираетесь делать?
— Я собираюсь выйти за вас замуж, и мы уедем в Париж и будем каждый день кататься верхом в Булонском лесу, а по вечерам вы будете давать концерты, а я буду посылать на эстраду таинственные венки с русскими буквами: «С. ф. — М»… И об этом напишут в газетах!
— Я бы не сказал, что это слишком серьёзные намерения, — заметил Клод.
— Вы всегда смеётесь! У вас нет ничего святого! Я так не могу! Я брошусь в Москву-реку, и вы будете рыдать над моим чёрным гробом! Вы будете в чёрном костюме с крепом на рукаве! Мама тоже, но будет поздно, поздно…
Соня решительно поднялась, схватила хлыстик и зашагала по полянке.
— Подождите! — крикнул Клод. — Куда вы? Постойте!..
— Филька ждёт меня с лошадьми на опушке, — пренебрежительно сказала Соня и исчезла.
Через несколько минут вдали послышался отчаянный галоп двух коней. Несмотря на запрещение мама?, Соня ездила только галопом.
— О боже мой! — пробормотал Клод и снова лёг на спину.
Но движения облаков уже не было. В рамке сучьев висел серый полог, на котором движение постепенно замирало, таяло, прекращалось. В лесу слышался треск и шорох, точно там бродила в глубокой думе сероглазая русская осень.
Два года тому назад, в 1880 году, студент консерватории Клод Дебюсси получил предложение поехать в Россию.
Студент был беден, зарабатывал уроками и не получал никакой помощи от родителей.
Отец его был чиновником. Он делил весь свет на две неравных части: он, мсье Дебюсси, и всё прочее…
Дома у отца был особый стол. Дети ели жареный картофель и запивали молоком, в то время как отец поедал утку с яблоками и милостиво угощал жену вином.
Когда мадам Дебюсси жаловалась мужу на строптивый характер Клода, мсье Дебюсси-старший приглаживал усы и отвечал с усмешкой:
— Моя власть не простирается на артистов. Если б он был обыкновенным человеком, я проучил бы его линейкой. Но он музыкант, и даже, кажется, гений… Управляйся с ним сама.
Поэтому Клод обрадовался, узнав, что ему предлагают быть учителем музыки в сказочно богатой русской семье.
Россия представлялась Клоду в виде засыпанной снегом страны, где бородатые казаки в «астраханских шапках» скачут по улицам, не обращая внимания на ужасающий мороз, пощёлкивают кнутами, едят икру и пьют чай из самоваров, украшенных кренделями.
О русской музыке он имел смутное представление. В консерватории говорили, что русские композиторы пишут что-то невразумительное, нарушающее все законы гармонии и композиции.
А впрочем, русские теперь в моде и хорошо относятся к французам, так что от выгодного места отказываться не стоит.
Клод получил письмо от секретаря мадам фон Мекк, деньги за месяц вперёд и билет 1-го класса от Парижа до Швейцарии, где в это время находилась нанимательница.
Дебюсси прибыл в Швейцарию. Мадам фон Мекк приняла его на террасе своего дома, в Интерлакене. На ней было чёрное, застёгнутое до горла платье из тафты и белая кашемировая шаль, в которую она нервно куталась, хотя день был тёплый. Она сидела в качалке выпрямившись, словно аршин проглотила, но не смотрела на собеседника. У ног её лежала огромная собака. Мадам проводила целые дни на террасе в обществе собаки и любовалась снежной вершиной Юнгфрау, отражающейся в озере.
— Вы ученик мсье Мармонтеля, — сказала она, — и он дал вам лестную рекомендацию. Я не в восторге от Парижской консерватории. Она готовит не пианистов, а фортепианных акробатов. Надеюсь, что вы не в этом роде.
— Но, мадам…
— Что вы знаете о мсье Чайковском?
Дебюсси густо покраснел.
— У нас ещё не проходили русскую музыку, — смущённо проговорил он.
— Очень жаль. Имейте в виду, что в нашем доме день, прошедший без музыки Чайковского, считается потерянным. Вам придётся познакомиться с его творчеством. Завтра утром вы дадите первый урок моей дочери Соне. Должна предупредить вас, что хотя ей ещё нет четырнадцати лет, она бесцеремонная особа и
