Юноша расхохотался:
— Вот ты где прячешься, Фёдор! А тебя по всему Измайлову царицыны люди ищут. Хитрец!
— По вашей воле, господин бомбардир, — мрачно проговорил Фёдор.
— Кто же тебя кормит?
— А вон парень, Лёшка Бакеев, сторожев сын. Такого страху я набрался, сил нет. Приходили сюда стремянные,[12] весь сарай обшарили. А я в лодку спрятался. С тех пор в ней и сижу.
— Отец твой упрям, как колода, — сказал юноша-бомбардир, — вынь да положь ему сынка! Он до того меня доведёт, что я его прогоню. Ну что ж, сиди!
Он повернулся к Лёшке:
— Эй, поди сюда, парень! Тебе зачем бот нужен? Ты на нём плаваешь, что ли?
— Я на нём играю…
— Во что же ты играешь?
Лёшка хотел сказать: «в казаков», но, поглядев на Тиммермана, сдержался.
— В море.
Юноша расхохотался звонко и искренне:
— Так ты мореход?
Лёшка смотрел на его смеющееся лицо и растрёпанные ветром длинные волосы. Этот бомбардир с каждой минутой всё больше ему нравился.
— А что ж? — неожиданно сказал Лёшка. — Ежели починить ладью да на воду спустить — вот-то поплывём!
— Кто же поплывёт?
— Да мы с тобой, бомбардир!
Высокий юноша снова расхохотался. Смех его звучал всё задорнее.
— Разве ты умеешь плавать?
— Ну, я-то, положим, не очень, — признался Лёшка, — а отец мой по морю-Каспию ходил, а дед, бают, и до самого города Веденца добирался, что на воде стоит…
— Где твой отец? Приведи его ко мне!
— Ан нет его, помер, — отвечал Лёшка.
Высокий юноша несколько минут сосредоточенно поглядывал то на бот, то на Лёшку.
— А ведь правда твоя, парень, — промолвил он вдруг. — Мейнгер, вели-ка бот вытащить на Яузу.
— Нельзя! — сердито ответил Тиммерман. — Он повреждён. Его надобно умеючи починить, поставить новую мачту, потом натянуть снасти и паруса.
— Нет ли поблизости человека такого, который умел бы скоро всё это сделать?
Тиммерман сдвинул шляпу на затылок.
— Есть.
— И ход покажет?
— Покажет.
— Кто таков?
— Карстен Брандт, старик, служил пушкарём на российском корабле «Орёл» под командой капитана Бутлера. Ходил в Астрахань.
— А нынче чем занят?
— Плотничьими поделками.
— Приведи его ко мне!
Юноша повернулся к Лёшке:
— А ты оставайся, сторожи Фёдора. Придёт время — возьму тебя вместе с ботом. Моё слово верное. Доволен?
Лёшка не отвечал. Юноша потрепал его за вихор и обернулся к голландцу:
— Гей-гей, за мной, мейнгер! Дело есть!
И он побежал прыгающей походкой так быстро, что тучный Тиммерман едва поспевал за ним.
Когда бомбардир ушёл, Лёшка подбежал к Фёдору и спросил у него шёпотом:
— А он не расскажет?
— Кому?
— «Кому»! Царицыным людям!
— Нет, не расскажет. Он не таков.
— Кто он? Небось боярский сын?
— Нет, это сам царь Пётр, — торопливо сказал Троекуров. — Скорее запирай ворота! Я слышу — опять кого-то несёт!
Это была Лёшкина мать. Она накинулась на Лёшку, который в остолбенении глядел вслед юноше- бомбардиру.
— Ты с кем тут говорил?
— Я… я ни с кем. Тут не было никого.
— Ан нет, я двоих видела! Оба в заморском платье. У меня, чай, не на спине глаза. Что-то здесь неладное творится у нас в сарае! Ну, погоди маленько, уж я тебя! Дай срок!
Мать погрозила Лёшке своим могучим кулаком и скрылась за домом.
Лёшка сразу почувствовал недоброе, но удержать мать был не в силах. Он тщательно запер дверь сарая и пошёл к пруду, свесив голову. А беглый капитан Троекуров сидел в темноте, подперев лицо обеими руками, и слушал, как куры кудахчут над его головой.
На следующее утро пришли два молодца в кафтанах и шапках, шитых золотом. У одного была бородка русая, у другого — тёмная. Тот, который был потемнее, держал в руке большую алебарду.[13]
— Сторожиха ты? — спросил он Лёшкину мать.
— Я, батюшка…
— Намедни ты приходила с жалобой?
— Я, батюшка…
— Ну вот, приказано у вас на Льняном дворе караул держать нам с Андрюшкой, так что неси, что в печи есть! Вино есть?
— Да я, батюшка…
— Неси, неси — а то я тебя!
Лёшкина мать поохала, поторговалась и вынесла стражникам ушат пива и кадушку солёной рыбы. Они закусили, оглянулись и, заметив Лёшку, замахали ему руками.
— Матушка-то твоя на свою голову назвала! Теперь пущай стонет. Огоньку нет ли? Поди принеси.
Лёшка принёс кусок каната, зажжённый у очага. Тот, что потемнее, достал из-за пазухи длинную тростниковую трубку, воровато оглянулся и закурил, смахивая дым ладонью.
— Не проведали бы во дворце, Матюха! — сказал ему его товарищ. — Грех велик, за табак кнутом бьют.
— Ничего, парнишка не скажет… Эй, парень, молчать будешь?
— Буду, — ответил Лёшка. — А вы зачем пришли?
Стражник затянулся и сказал важно:
— Приказано нам сторожить, не объявится ли где беглый боярский сын Фёдор Троекуров. Старуха-то твоя, шило ей в бок, говорила намедни, что, дескать, по Льняному двору ходят чужие люди, так мы…
— Матюха, — сказал тот, что посветлей, — а не сыскать ли в сарае?
— Сыскано, — сказал Лёшка, с трудом глотая слюни, — да ничего не нашли.
— А может, сыскать?
— Ищите, — сказал Лёшка, набравшись отчаянной храбрости. — Только там неладно.
— А что?
— Кто-то по ночам стучит…
