Так изменилась внешняя сторона моей жизни. Я, использовав свою свободу, стала богатой: у меня образовались две любимые профессии: одна – связанная с текстом, другая – с людьми. Это было для меня первым источником силы.
А еще у меня кардинально изменилось отношение к женщинам.
До развода, в своей благополучной супружеской жизни, я женщин слегка презирала, каким-то образом вычленяя себя из женского сообщества. Я говорила: «Пфу! Разве с женщинами можно дружить? Да эти клуши только и знают, что говорить о рецептах и детях! Вот с мужчинами интересно!»
Конечно, с мужчинами меня интересовала возможность кокетничать. Я маскировала ее под «умные разговоры».
Но когда бабахнуло и моя жизнь рассыпалась в пух и прах, именно женщины пришли мне на помощь.
Я увидела, насколько они сильны и порядочны. Я видела мужчин, которые спиваются после собственного ухода от разлюбленной жены, не обремененные ничем, кроме долгожданной свободы. Я не видела ни одной женщины, оставленной мужем, которая, имея детей и не имея денег, сдалась бы.
Это кусочки историй моих подруг и знакомых:
«Когда он ушел, я не говорила об этом на работе два месяца. Не могла. Не работать я тоже не могла. Каждый день рождались дети, а в роддоме, кроме меня, не было неонатолога. Мне было отведено на раздумья 15 минут – когда я шла темным зимним утром по дороге к трамвайной остановке. Потом сил и времени ни на что не хватало. Я взяла себе все ночные дежурства, которые были, чтобы не оставаться одной в нашей постели».
«Когда грянул дефолт 98-го года, наша мама пришла домой, сползла по стенке прямо в прихожей и заплакала – как мы будем теперь жить?? Нам с сестрой было 10 и 15 лет, отец оставил нас год назад. На следующий день мама заняла деньги под огромные проценты, купила на оптовом рынке зубной пасты и пешком пошла ее продавать. Теперь, в 2002-м, у нее сеть своих магазинов. Зубная паста на каком-то этапе превратилась в итальянскую обувь, мама вышла замуж, ей 45, и она счастлива».
«Юль, тебе говорят, что время лечит? Оно не лечит. Тебе говорят, что ты не одна, потому что есть дочь? Но она ребенок, и ты одна. Я это знаю по себе. Сейчас отключись, поешь горячего супа и ни о чем не думай».
Знаете, в то время я уже не хотела собственной исключительности. Я ощутила у себя за спиной миллионную армию женщин, которые через это прошли. Я, став одной из них, именно в неблагополучии ощутила всю силу своего пола. Я была как все и справлялась как все, не лучше и не хуже.
Это был мой второй источник силы. Я стала уважать женщин.
Подруги не оставляли меня. Среди них была лишь одна, в глазах которой появилось презрение. Это была жена одного из наших друзей, мы много общались раньше в компаниях. Но она перестала со мной общаться, и я не особенно страдала. Мне передали, как она говорила: «Ну, размазала сопли, нашла трагедию…»
Остальные помогали – прежде всего общением, смехом, совместными вылазками куда-то.
Были ночи со слезами в подушку. Много ночей. Я оплакивала и прошлое, и будущее. Будущее надвигалось на меня и выглядело довольно-таки грозно. Мне хотелось, чтобы муж вернулся. Все еще хотелось. Но произошла одна вещь, которая заставила меня крепко задуматься.
У меня тогда начались проблемы со здоровьем. Позже я поняла, что у меня был длительный стресс, который меня истощил. (Иногда я думаю, что надо бы подавать в суд на легкомысленных мужчин за ущерб, который они наносят психическому и физическому здоровью своих оставленных жен и детей. Но увы!)
В частности, у меня нарушился гормональный цикл, и однажды обычная менструация вдруг превратилась в сильное кровотечение. Я была дома одна, сильно закружилась голова, и я стала тихо падать в обморок. Мысленно метнулась позвонить мужу и остановилась. Он тогда в очередной раз заявлял, что мы друг от друга свободны и никто никому ничего не должен.
Я испугалась, что он не приедет. Просто тупо решила, что ему может не быть до этого дела, что он скажет – ну, вызови сестру, – и мне тогда просто этого не пережить.
И я сразу позвонила сестре. А перед этим позвонила в «скорую», и они сразу сказали: «Мы вас заберем, соберите вещи». Я сообщила сестре, что уезжаю в больницу. И уехала, спустившись вниз с помощью врача.
Под общим наркозом мне сделали что-то вроде аборта – иначе кровотечение не останавливалось. Я очнулась от наркоза в слезах. И долго приходила в себя, снова и снова уплывая в наркотический сон. Мне снился муж, стоящий ко мне спиной, и я понимала, что он почему-то посторонний. И я там, во сне, отчаянно хотела куда-то домой, в любовь и безопасность. И помню, как вдруг увидела стены своей любимой квартиры и поняла, что это и есть дом и что это мой дом. Эти несчастные, неодушевленные, требующие ремонта стены излучали гораздо больше любви, чем человек, с которым я прожила почти 11 лет. Они меня ждали.
Я очнулась от наркоза окончательно, и в дверях палаты замаячил муж, зеленый от беспокойства. Ему позвонила сестра. Мы немного с ним погуляли в больничном дворе, и я помню, что молчала.
Тогда впервые я трезво оценила возможность нашей совместной жизни, учитывая то, что я больше в глубине души ему не доверяла. Не доверяла по-женски. Возможно, что-то перещелкнуло, возможно, совершенно несправедливо я сделала такие выводы. Но я уже ничего не могла с собой поделать. Он слишком убедительно говорил о нашей с ним свободе друг от друга. И я ему поверила.
И эта трезвость стала для меня третьим источником силы.
В какой-то момент, однажды ночью, мне удалось очистить голову от страхов и увидеть ситуацию предельно ясно. Шел уже ноябрь. Осень я тогда даже не заметила.
Я жадно училась. Я не просто старалась измениться – я действительно изменилась. Я взглянула на все это со стороны – и ужаснулась.
Я всей душой хотела вернуть назад человека, который повторял мне следующее: «Я свободен, и у меня всегда будут другие женщины. Ты должна стать самостоятельной, начать сама зарабатывать и слезть с моей шеи. Моя свобода мне нужна как воздух, не лови меня – я не дамся».
При этом мы продолжали с ним встречаться. Образно говоря, при встречах он каждый раз отпрыгивал назад, когда я тянула к нему руки.
И тогда я поговорила сама с собой. Как разговаривают на кухне с лучшим другом. И сказала себе – нет, я не смогу. Я скучаю по нему, но жить сейчас с ним не смогу, даже если он вернется. Я не должна больше этого хотеть. Я не могу, когда мне изменяют, когда мы играем в посторонних. Это будет несчастливая жизнь. Пусть пройдет год – я разберусь сама в себе, и пусть в этот год мы будем с ним просто родственниками. У нас ребенок, нам надо общаться, нам надо сотрудничать по поводу дочери. Поэтому все просто по- хорошему, по-родственному.
Он пришел, и я ему мягко, запинаясь с непривычки, это сказала. О том, что мне нужна передышка.
Он пришел к женщине, которая, по его подозрениям, его «ловила», а она сказала: «Я не смогу сейчас с тобой, дай мне время до следующего ноября».
Самым главным и новым для меня была в этом абсолютная трезвость решения. Я просто не хотела больше переоценивать свои силы. Я не рассчитывала на то, что он, напугавшись, немедленно вернется. Я вообще его этим не пугала. Я искренне поняла, что не осилю. Тогда я сделала достаточно разумный шаг – попыталась выйти из слишком сложных для меня отношений.
Я впервые попыталась разорвать то, что нас связывало, отделиться от него и стать самостоятельной единицей – как раз то, чего он от меня требовал.
Мне было грустно и страшно. Но я первый раз после нашего расставания вновь обрела контроль над ситуацией, парадоксальным образом от этого контроля отказавшись. И смогла это сделать исключительно потому, что переменила точку отсчета. Теперь она была внутри, во мне, и не зависела от его решений.
Дальше, чем на год, я не заглядывала. А этот год, который я попросила, представлялся мне спокойным и разумным этапом после всех волнений. И – да. Я готова была и к тому, что мы за этот год разойдемся навсегда. Я даже смогла не потерять голову от страха при мысли об этом. Я так удивилась и обрадовалась обретенному спокойствию, что мне было не до прежних страхов. Я честно собиралась притихнуть и поплыть
