поведения в шрджапате (и уж тем более – язык, бытовые традиции) могли быть практически любыми.
С большой охотой ереванские шрджапаты зачисляли в себя ереванцев с неармянскими фамилиями будь то пловец Новиков, театральный администратор Козлинер или физик Ян Ши.
Единственное, что роднило шрджапаты – их “обязательность” для ереванца.
Сказать человеку: “У тебя нет шрджапата” или “Ты бесшрджапатный” – это грубое оскорбление, наверно, почти самое болезненное для ереванца 60х – 80х годов.
Если о сыне, дочери, брате вдруг намекнут, что, мол, по молодости лет, наверное, у них нет приличного шрджапата (или шрджапат “не такой”), то ереванец не будет находить себе места, пока не пристроит несчастного хоть к какому-нибудь кругу.
Ереванец – член любого ереванского шрджапата. Вот и все. Где бы он ни жил, какой национальности бы он не был, достаточно было иметь что-нибудь общее с кем-нибудь в Ереване, чтобы тебя здесь принимали.
В жертву, однако, придется принести какую-либо возможность уединения: ереванцы не делают особой разницы между одиночеством и желанием просто побыть одному. “Один – значит несчастен!” И десятки людей кидаются “спасать” такого беднягу…
Объем родственных связей, которые поддерживает типичный армянин, очень велик. Однако кровное родство и степень этого родства играют здесь не решающую роль. “Требуется” общаться лишь с каким-то количеством родственников, а кто именно это будет – дело личного выбора.
Родственные “звания” – во-первых, это удачный повод для установления личных отношений с кем-либо. Во-вторых, выяснение, проявление и реализация в общении родственных связей – своего рода национальное “хобби”, интересное, приятное занятие для многих армян. Это часть того увлечения “поиском сходства”, о котором уже упоминалось.
С каким смаком армянин упомянет, что, например, такой-то приходится братом посаженному отцу тещи его дяди! Это может означать одно из двух: либо говорящий как-то заинтересован в налаживании личных отношений с этим человеком, либо отдается чувству “единения с миром”, хочет почувствовать или подчеркнуть свою связь с жизнью, доброжелательность к ней, надежду на благосклонность мира к себе. Ведь быть собой – значит быть в родстве с другими, не быть чужим, не быть одиноким.
Человек, связанный с кем-либо, вызывает доверие. Достаточно рассказать армянину о своих детях, родителях, близких друзьях. Конечно, рассказать только хорошее, выразить гордость за них.
И наоборот, “ничей человек” вызовет или острую жалость или – подозрение. Например, человек, рассказавший кому-то в подробностях о своей ссоре с матерью или с братом, рискует больше не восстановить доверия собеседника.
Для армянина не так остро стоит вопрос самостоятельности в связи с такими “плотными” отношениями с близкими. Он осознает, что живет и будет жить среди связанных с ним людей, и чаще предпочитает не делать “резких движений”: разорвав одни связи приобрести новые труднее, чем проявляя свою способность, наоборот, беречь имеющиеся отношения.
Собственное “я” он старается выражать таким образом, чтобы оно было понятно окружению: несколько демонстративно и как бы растолковывая и “вменяя”. Любой конфликт должен найти свое завершение в присутствии тех же свидетелей, при которых он начался и, конечно, “дальние” родственники не должны знать о конфликте “ближних”.
Когда же речь идет о самостоятельной жизни, то особо вожделенной для характерного армянина она не является. В дальнейшем изложении будет рассказано об армянском детстве – наиболее самостоятельном периоде жизни армянина. Годы прибавляют армянину любви к близким и ответственности за них. Снять с себя ответственность и потерять при этом любовь – это ли не трагедия?
Даже слово “инкнуруйн” (“самостоятельный”) имеет оттенок понятия “своеобразный”. Своеобразие поведения приветствуется окружением, лишь бы оно не сопровождалось противопоставлением себя всем.
Само по себе кровное родство не является залогом “близости”.
Слово “азгакан” (строго – “родственник”) кроме буквальной, никакой нагрузки не несет. Не означает оно ни “родной”, ни “близкий”.
Настоящие отношения выражало слово “барекам” (“желающий мне добра”, “благоволящий”), которым с 60-х годов называют и добрых родственников, и добрых знакомых.
Смысл “ехпайр” (или “ахпер” – брат) был в 60-е годы расширен для обозначения не только родных, но и двоюродных,троюродных братьев и даже близких друзей. Если человек говорил: “он мой брат”, то иногда его переспрашивали: “естественный” брат или нет?
Армянин может выбрать “братьев” среди родственников и знакомых. С кем-то действительно сблизиться, с другими поддерживать прохладные отношения. Но сделав свой выбор, он не вправе его менять. Ухудшение отношений с “братом” воспринимается его как драма не только им лично, но и его “шрджапатом”. Кто прав, кто виноват – не важно. Шрджапат, скорее всего, воспримет такой поступок как “крайне жестокий”, как бы ни был виноват в этом сам “брат”.
Такой строгий подход шржапат применит ко всяким родственным отношениям: родители-дети, муж- жена и любым другим. Ухудшение отношений с близкими характеризует человека с плохой стороны. Прежде чем сделать такой шаг, человек подумает: а не лишусь ли я гаранта своего места в обществе – своего шрджапата?
Кстати, от культурного уровня шрджапата его “строгость” во все времена зависела в минимальной степени. Точнее, почти безо всяких исключений шрджапат следовал самому жесткому из мнений своих членов.
У ереванца есть роль в своем шрджапате и роль в “мичавайре”. В шрджапате он – чей-то сын, брат, знакомый. В мичавайре – врач, покупатель, начальник, подчиненный. Проявлять себя в своей “шрджапатной” роли – это приветствуется, тогда как выпячивание своего “официального” положения воспринимается как постыдное. Ереванец может быть “стилягой”, “рокером” или “панком”, милиционером или академиком. Но это все – “не страшно”, и он постарается как-нибудь подчеркнуть, что это не так серьезно. Или – что его поведение поставлено на службу его семье, его шрджапату. Стиляга подчеркнет преданность друзьям-стилягам, во имя дружбы с которыми он принял такой образ поведения. Одновременно он будет самым милым и преданным сыном своим родителям, чтобы не подумали, что к своему “внешнему” образу он относится слишком серьезно.
Молодой инженер на заводе постарается наладить “шрджапатные” отношения с рабочими, и это позволит ему реально выполнять свои служебные функции, а не сталкиваться с глухим сопротивлением.
Терпимость общества Еревана открывала очень широкие возможности для построения собственного образа. Ереван легко воспринимал образы и “мудрого ученого”, и “взбалмошного художника”, и “загадочной поэтессы”, и наравне с ними – “стиляги”, “хиппи”, “панка”, “поклонника Че Геварры”, “девушки, обожающей Раджа Капура” и т.д. Ни один из образов не вызывал ни насмешек сверстников, ни беспокойства родителей, ни ворчания стариков. Если у человека есть шрджапат – то его поведение не опасно. Разнообразие образов очень приветствовалось.
Наверное, стоит обратить внимание на то, что ереванское общение людей различных культурных слоев строилось на тщательном избегании опасного конфликтами сравнения “кто выше – кто ниже”. Поводом для такого сравнения могли стать любые формальные, должностные отношения. Возможно, поэтому их так избегали.
“Официальные” отношения были для всех настоящим мучением. Образы строителя, ученого, артиста, инженера легко уживались с принципом “Будь своеобразным, но не порти отношений”. Эти профессии были уважаемыми, ими гордились. А вот профессии, которые подразумевали формальное взаимодействие с людьми (и в частности – если имелась возможность отказа или проявления формальной строгости) –
