был дисциплинированным и, хотя ничуть не походил на высокогорную тишину ума солитона, действовал на меня слабее, но похоже, приносил умиротворение и покой. Внешне это была женщина средних лет с седеющими волосами, которые она небрежно закручивала в узел на затылке, со спокойным лицом и большими сочувствующими глазами, замечавшими многое.
Она преподавала социологию. Я заметил ее на факультетском собрании, и мне понравился облик ее разума; однажды, когда я праздно гонял чашку чая по грязноватому деревянному столику в кафе, она попросила разрешения подсесть ко мне. Оказалось, она разведена, живет одна, детей нет. Она проводила исследование групп, веривших в сверхъестественные явления, включая НЛО.
— А вы сами верите в пришельцев? — спросил я, надеясь, что это прозвучит как шутка.
Она улыбнулась.
— За время исследований я сталкивалась с феноменами, которых не могу объяснить. Поэтому я воздерживаюсь от окончательных суждений. — Она взглянула на меня поверх чашки с чаем. — Что–то подсказывает мне, что ваш вопрос задан неспроста. Вы тоже сталкивались с необъяснимыми явлениями?
Я не был готов к ответу, но мне принесла неизмеримое облегчение мысль, что я, может быть, нашел человека, которому могу довериться.
Ей нелегко жилось. Она не стремилась к связям, и ей приходилось отбиваться от мужчин, которые не могли этого понять. Ее окружала сдерживаемая ярость; отвага и любопытство привязывали ее к жизни. Она развела за домом маленький садик, где выращивала красный редис, и бринджал,[21] и симла мирч.[22]
Я как сейчас помню яркие кругляши свежего редиса в голубой керамической миске на кухонном столе, хруст редисин под ее крепкими белыми зубами. Она каждый день по часу занималась йогой.
— Без йоги я бы погибла, — сказала она мне. — Дисциплинирует ум.
Она проницательно взглянула на меня.
— И помогает, если вы в трауре.
Тогда я рассказал ей. В то утро занятия отменили из–за каких–то беспорядков в городе, и она пригласила меня к себе домой.
Она хорошо слушала. Не уверен, что она поверила мне с первого раза, но и не отказалась верить. История даже для моего слуха звучала дико, но ее сочувствие было подлинным, без снисходительности.
Позже я показал ей свои вещи: осколки керамики — предположительно, остатки моего корабля, снимки, письма Джанани. Она осмотрела все с научным интересом, к которому примешивалось детское любопытство. Потом она подняла на меня блестящие глаза и обняла меня.
— Отведи меня к вашему лидеру, — сказал я, чтобы скрыть слезы, и мы невольно рассмеялись.
С тех пор мы много времени проводили вместе. Ходили в кино, смотрели плохую научную фантастику. Сидели в кафе и разговаривали. Я чувствовал, что она удерживается от сближения со мной, и поначалу это меня нервировало. Но я понимал, что, как ни полегчало у меня на сердце от нашей дружбы, отчаяние оставалось в нем. Прошлое преследовало меня, и она это знала.
— Ты ведь понимаешь, что тебе придется его найти? — сказала она, когда мы выходили из кино.
Толпа текла к выходу, под ногами у меня хрустел попкорн. Девочка–подросток вопила что–то в свой мобильник, откуда–то пахло хенной. Мужчина в проходе посмотрел на меня и улыбнулся: наверно, перепутал с кем–то. Под моим взглядом он изменился в лице.
Снаружи, под нимами, было темно и тихо. Земля после вчерашнего дождя пахла влагой. Свет городских огней и смог в тот вечер слегка затмевали звезды. Я привычно поискал глазами свое родное солнце, но созвездие Саптариши терялось в дымке.
— Кого мне придется найти? — спросил я, хотя и знал, о ком она говорит.
— Рахула Може.
Его имя, не называвшееся так давно, ударило меня словно током. Мое призрачное «я» восстало во мне, словно только и ожидало звука этого имени. Меня подхватил гигантский вал тоски и страха.
Бинодини еще несколько дней убеждала меня, и наконец я поддался. Ведь она повторяла лишь то, что говорил мне мой собственный разум: не знать мне покоя в жизни, пока я не встречусь с Рахулом Може, не получу ответов на вопросы, донимавшие меня полжизни. А уж тогда мне придется принимать решение.
— Хорошо, — сказал я наконец. — Я стану охотником, а не добычей. Но как его найти?
— Ты его найдешь, — уверенно сказала Бинодини. Однажды я поверил ей свой величайший страх: но что, если я, объединившись с Рахулом Може, обращусь против человечества?
— Он бы убил тебя не задумываясь, — сказал я ей. — Ты хочешь, чтобы и я стал таким?
— Послушай, Арун, какое бы решение ты ни принял, ты останешься собой. Пришелец, человек — это только слова, ярлыки. Ты то, что ты есть.
И я отправился на поиски. Не зная, где искать Рахула Може, я шел по следу катастроф, мятежей, необъяснимых жестокостей. Но все это оказывалось делом человеческих рук. Рахул Може, где бы он ни был, не стремился привлечь мое внимание.
Однажды, возвращаясь из такой поездки, я сидел в поезде. Шатабди–экспресс[23] разрывал ночь над долиной Ганга. Я ехал в купе второго класса, кондиционер работал, соседи по купе спали, но у меня сна не было ни в одном глазу. Я припал к окну, глядя на свое отражение в стекле. Непроницаемая тьма снаружи превращала купе в подобие кокона, в мир в себе. А поезд покачивался и ритмично напевал, повторяя, кажется, его имя.
«Рахул Може, где бы ты ни был, позволь мне найти тебя!» — сказал я мысленно со всем пылом отчаяния.
Должно быть, я произнес это и вслух. Человек, лежавший напротив, завернувшись в одеяло, шевельнулся, распахнул черные глаза. Его разум мгновенно пробудился, но он тут же закрыл глаза и притворился спящим. Под его полкой стоял чемодан, украшенный золотыми буквами: «Амит Раджагопал».
Это был не он. Рахула Може я узнал бы где угодно по рисунку его сознания. Разум этого пассажира казался смутно знакомым, но, возможно, он просто напомнил мне кого–то из колледжа. Я не обратил на него внимания, потому что, едва я произнес свою мольбу, что–то пробудилось и в моем сознании.
Как описать это?
Это как заснуть при тихом звуке радио. Звук не мешает вам спать и не вторгается в ваши сны, разве что придает им что–то навязчиво–призрачное, но, проснувшись, вы все еще слышите его. Так и я, проснувшись, услышал мысленно его голос, тихо зовущий меня издалека.
«Иду!» — откликнулся я, и в тот миг во мне не было страха.
Он не стал ждать, встретил меня на полпути. Не знаю, как он добирался оттуда, где был, но ранним утром я вышел на платформу крошечного полустанка, где поезд не должен был останавливаться. Вероятно, он устроил остановку, вторгшись в разум машиниста. Я вздрогнул от этой мысли. Я понимал, что прибыл на место.
Кирпичную платформу окаймляли кусты бугенвиллеи с красными цветами. Кроме завернувшихся в одеяла людей, дремавших на платформе в этот ранний час, и стаи ворон, грабивших помойку, здесь никого не было. В поле за станцией молодые и старые мужчины, присев, совершали омовение, сосуды с водой блестели на утреннем солнце. Они смотрели на проходящий поезд и, не смущаясь, продолжали свое дело. Я прошел мимо полупустого станционного здания, вдохнув запах заваривающегося чая. По радио Лата Мангешкар пела бхаджан.[24] Я вышел на узкую улицу поселка.
Он снял потрепанную комнатушку в отеле близ станции. Наши умы встретились, когда я поднимался по лестнице. Мне не пришлось стучать; он открыл дверь и впустил меня. Он был в том же обличье, в каком я видел его в последний раз: худощавый индус, казавшийся больше своего роста. Грязноватая комната, туалетный столик и потускневшее зеркало в фигурной латунной раме. Единственная продавленная кровать накрыта была голубым узорчатым покрывалом, а на беленых стенах проступали пятна от паана.[25] На стене у окна висел календарь с грудастой красоткой. Внизу была видна улица, уже забитая велосипедами, а сзади их подгоняли гудками несколько автомобилей. Воздух полон был дребезжанием велосипедных звонков.
