Рахул Може не прикоснулся ко мне, а пригласил сесть на единственный в комнате стул.
Как мне описать нашу встречу? Передо мной было создание, которого я боялся и ненавидел всю жизнь, убивавшее невинных людей, виновное в смерти единственного человеческого существа, которое любило меня и заботилось обо мне, — Джанани. И все же… он был мне родным. Между нашими разумами не существовало преграды. С ним я мог бы начать изучать словарь забытого мною языка.
Я опасливо коснулся его сознания: исследуя его слепящие очертания, можно было потерять себя. Когда же вся его масса шевельнулась и нависла надо мной, как поднимающийся из воды синий кит, я отпрянул в панике.
— Я забыл, — сказал он, и его голос, прозвучавший в комнате, заставил меня вздрогнуть. — Ты не привык к нашему способу общения. В прошлый раз следовало дать тебе больше времени.
Вопросы и обвинения застряли у меня в горле. Я не сразу сумел заговорить. И пока я молчал, он пожирал меня голодным взглядом. Глазами леопарда, горевшими на золотисто–смуглом лице.
— Я хочу узнать… мне нужно… больше узнать о том, что мы такое, — проговорил я. — Зачем мы здесь. Зачем ты делаешь то, что делаешь.
— Позволь мне коснуться тебя, — попросил он. — Не разума, коль это все еще пугает тебя. Но я не все могу объяснить словами. Мне необходим контакт.
Я положил ладонь ему на руку. Он содрогнулся, и на миг мне показалось, что его рука меняет форму, что он вот–вот изменится, — но он остался прежним.
— Ты не представляешь, как долго я тебя искал, — сказал он. — Я обошел весь мир. Потом понял, что должен ждать, пока ты сам ко мне вернешься. Все эти годы я ждал.
Не знаю, чего я ждал от нашей встречи, но она оказалась поразительно спокойной, почти скучной.
— Позволь, я расскажу тебе о нашем народе, — говорил он. — По преданию, когда наш род был еще молод и все же достаточно стар, чтобы путешествовать меж звездами, мы колонизировали несколько миров — среди них и этот. Потом наш мир впал во тьму невежества. Вместо того чтобы сливаться, сплавляться друг с другом, достигая все большей гармонии, мы начали выставлять барьеры. Мы сражались. Мы утратили себя и свою историю. Ты должен понять, что расы, подобные нашей, не оставляют записей на камне — нам это было ни к чему. Умирая, мы просто вливаемся в бесформенный субстрат, содержащий нашу общую память. Новые существа рождаются из того же субстрата, уже с обрывками, фрагментами прежнего знания. Сливаясь с другими, мы восстанавливаем его целиком.
Когда я был молод, мы восстановили несколько фрагментов знания — достаточно, чтобы понимать, как строить звездные корабли и находить путь в океане небес. Но связь между нами и мирами–колониями оказалась утраченной на целые эпохи. Чтобы целиком вернуть свою историю, нам нужно было возвратить домой колонистов и слиться с ними. И некоторые из нас отправились в путь. Я прибыл на эту планету и начал поиск себе подобных.
Я чувствовал, как его разум стремится перейти на родной язык, поведать мне от разума к разуму, как он жил в те первые годы. Как избежал сожжения. Как погиб его корабль. Бесконечные странствия с материка на материк в поисках колонистов. И наконец ошеломляющее открытие.
— Первая волна колонистов захватила местные виды, как мы делали это в своем и других мирах, — сказал он. — Это необходимо, чтобы взглянуть с другой точки зрения, чтобы узнать, каким видят мир животные. Но колонисты сделали не один шаг. Они, в сущности, слились с разумами туземцев — можно сказать, стали туземцами — и забыли, кем они являлись.
Ты никогда не задумывался, почему с такой легкостью проникаешь в сознание местных животных? А в сознание людей даже легче, чем в разум других видов? Это потому, что где–то в глубине колонисты еще помнят прежний язык. Почему, ты думаешь, средний человек — такое месиво противоречивых эмоций? Почему, по–твоему, они чувствуют себя отчужденными не только друг от друга, но и от самих себя?
Он замолчал.
— Но зачем же ты уничтожаешь людей, — спросил я, — если некоторые из них подобны нам?
— Зачем? Зачем? Ты еще спрашиваешь?
Он стиснул мою руку и потянул меня к кровати. Его рука горела, как в лихорадке. Он прижался ко мне лицом. Глаза его были пустыми дырами, и в них плясала звездная вселенная.
Спустя некоторое время он снова обрел голос.
— Сделав это открытие, я понял, что должен освободить наш народ, первых колонистов, от уз других видов. Я не мог вернуться домой — мой корабль погиб. Если бы на эту планету высадился еще кто–то из нашего рода, мы могли бы вернуться на его корабле или, объединив разумы, послать в пространство сигнал маяка, призыв о помощи. Но эта женщина — эта змея — уничтожала тех немногих, кто появлялся. Тогда я нашел другой путь. Если бы я сумел сплести, как надо, человеческие сознания, то смог бы отправить в пространство сообщение — слабое, но и его могли бы принять. Однако для этого я нуждался в твоей помощи. Я не справлялся, мне нужен был второй, чтобы поддерживать структуру. Такой структуры еще никто не создавал — она должна включать самое малое сто тысяч человеческих сознаний.
Это все равно что гнать волну по веревке, сообразил я. Нужно, чтобы кто–то держал другой конец.
— Я думаю, — заключил он, — что такое великое слияние сознаний освободит первых колонистов из их нынешнего состояния. Они осознают, кто они такие. Они улетят с нами, когда прибудет корабль. Даже если они не сумеют принять телесный облик, мы найдем способ взять их с собой. Домой…
Когда он выговорил слово «домой», его разум сжался в комок. Сколько десятилетий он существовал в полном одиночестве в стране, где никто не знает его языка!
— Я много лет не сливался с другим сознанием, — сказал он. — Они оставили от тебя достаточно, чтобы я смог вспомнить вкус того, как это бывало. Ты знаешь, когда мы сходимся, ничто не остается тайным. Мы познаем друг друга так полно, как только возможно познать другого. А потом, когда мы устаем от мира и нуждаемся в отдыхе, мы погружаемся в бесформенность, чтобы очнуться в новом сознании. Как беден этот язык! Ну же, позволь мне показать, что это такое. Я не в состоянии передать, каково это — быть по–настоящему вместе…
Мы склонились друг к другу. Я не мог противиться. Должно быть, я уже решил тогда, что останусь с ним — два чужака, заброшенных в этот мир. Быть может, я надеялся, что сумею помешать ему причинять вред людям. Не знаю. Тогда мне хотелось одного: снова познать, что значит слияние умов с существом, родственным мне.
Как объяснить эту потребность? Я был как в ловушке в этом мужском, человеческом, неизменном теле: только через слияние сознаний мог я ощутить свободу. Попробовать все тридцать четыре состояния и, более того, прорвать барьеры, возводимые человеческими существами между собой и между человечеством и остальным миром. Познать другого так, как не познать в самой интимной связи. Мои человеческие страхи рассеялись — призрачное «я» возникло в моем сознании и манило к себе.
Мы были так поглощены друг другом, что обоих как громом поразил стук в дверь и крики в коридоре. Мы уже почти слились: верхние пуговицы его желтой рубахи были расстегнуты и я свободно вдыхал запах его кожи. В тот миг, когда мы отшатнулись друг от друга, я увидел, что висело на черном шнурке у него на шее.
Человеческий палец. Он выглядел свежим, ноготь блестел розовым — что казалось странным: ведь он провисел у него на груди много лет, этот трофей. Я не сомневался, что когда–то этот палец принадлежал Джанани.
— Пожар! — выкрикнул мужчина за дверью и, оставив нас, бросился к следующему номеру. Внизу слышались крики смятения. Запахло дымом.
Рахул Може в бешенстве уставился на меня.
— Это ты привел ко мне этих гадов? Значит, все–таки предательство.
— Нет! — отвечал я. — Скорее, выберемся отсюда. Как знать, это может быть и обычный пожар.
Но я уже понимал, что это не так. Меня выследили. Тот мужчина в поезде… его инициалы. А. Р. — как подпись на записке, показанной мне Рину много лет назад в Гималаях.
Должно быть, они давно напали на мой след.
Нижняя часть здания была охвачена пламенем. Из одного помещения, использовавшегося, как видно, под стойло, выводили скот. В дыму кружилась солома. Уже собралась толпа зевак, кто–то тащил ведра с
