удовлетворение от знания того, насколько иным было все раньше — и сколь стремительно прошлое перешло в нынешнее положение дел.
Стимулом к написанию данной книги, создававшейся в течение двух десятилетий, послужило замечание обозревателя моего труда «Восхождение Запада» о том, что при рассмотрении современности я необьяснимо упустил взаимосвязь военной технологии и политических структур, продемонстрированную на примере ранних веков. Таким образом, «В погоне за мощью» является запоздалой сноской к «Восхождению Запада».
Долгие годы мои знания в области технологий, вооруженных сил и общества совершенствовались благодаря долготерпению поколений студентов Чикагского университета — именно на них опробованы мои идеи; они же отвечали мне бодрящим душем интереса, энтузиазма, скептицизма и непонимания. Также я многим обязан докторским диссертациям, написанным в Чикагском университете Бартоном Хакером, Уолтером Мак-Дугаллом, Стивеном Робертсом, Говардом Розеном и Джоном Сумида — каждый не только поделился недоступными мне иным путем знаниями, но и помог избежать ошибок, просмотрев написанное мною.
Рукопись была также целиком или частично прочитана моими чикагскими коллегами Джоном Бойером, Пин-Ти Хо, Халилом Иналджиком и Эмметом Ларкин. Кроме того, Майкл Говард и Хартмут Погго фон Штрадманн (Оксфорд), Пол Кеннеди (Ист Англиа), Джон Гилмартин () и Денис Шоуолтер (Колледж Колорадо) щедро поделились со мной своим опытом. Я в долгу перед тремя студентами, специализировавшимися по истории Китая: Хью Скогином и Джемсом Ли (Чикаго) и Стивеном Саги (Гавайи). Их интерес ко второй главе помог мне разобраться в хитросплетениях китайской историографии.
Наконец, к ласковым объятиям Чикагского университета присоединились Гавайский университет, для обсуждения материала этой книги приютивший меня зимой 1979 года в качестве приглашенного лектора, а также Оксфордский университет и Бэллиольский колледж, столь же гостеприимно принявшие меня в той же роли в 1980 — 81 гг.
Благодаря такой поддержке книга обрела свой окончательный вид. Излишне напоминать, что все оставшиеся огрехи и неточности лежат исключительно на моей совести, а их число было бы куда большим, если бы не сверка со стороны моей жены Элизабет и дочери Руфи. Самыми решительными мерами они добились того, чтобы я писал качественнее — т. е. говорил то, что думаю — и думал, что говорю.
28 ноября 1981 г.
Глава 1. Оружие и общество в древности
В сущности, индустриализации войны почти столько же лет, сколько самой цивилизации, поскольку появление бронзовой металлургии сделало особо искусных ремесленников незаменимыми в деле изготовления оружия и доспехов. Бронзовые изделия встречались редко, стоили дорого, и только малое число наиболее привилегированных воинов могло позволить себе обладание полным комплектом вооружения. Отсюда следует, что профессиональные воины появились по соседству с профессиональными металлургами и обладали почти полной монополией на продукты производства последних — во всяком случае, в начальный период.
Однако определение «индустриализация войны» не вполне уместно в отношении к цивилизациям речных долин — будь то Месопотамия, Египет, Индия или Китай. Во-первых, жрецы не менее военачальников были заинтересованы в приобретении бронзовых и иных изделий; правители ранних времен, вероятнее всего, в основу своей власти ставили роль первосвященника, а не военачальника. Во вторых, подавляющее большинство населения этих обществ в поте лица своего добывало себе пропитание на полях. Излишки были скудными, и число правителей (как религиозных, так и военных) оставалось соразмерно скромным. Еще более незначительным внутри этой надстройки общества было число ремесленников — однажды выкованные оружие и доспехи использовались поколениями, а нанесенные в бою повреждения легко исправлялись с помощью молотка или точила. Таким образом, оружейники были немногочисленны.
Залежи меди и олова обычно не совпадают географически; олово встречается редко, запасы его скудны, и зачастую его приходится искать на значительном удалении. Отсюда следует вывод, что древние металлургия и военный потенциал зависели не столько от уровня производства, сколько от доступности этих металлов или их руд. Иными словами, торговцы и перевозчики значили больше, чем ремесленники, а в политике следовало учитывать отношения с потенциальными поставщиками металлов, проживавшими за пределами непосредственного административного контроля. Столь же важным (и зачастую трудновыполнимым) делом являлась охрана торговых путей от соперников и грабителей, тогда как наличие соответствующих традиций производства позволяло, при необходимости, набрать требуемое число ремесленников-металлургов.
Войны обычно велись наличествующим арсеналом оружия и доспехов; объем первого зависел от количества трофеев и потерь в ходе операций. В чем войска действительно нуждались, так это в провианте и фураже, и именно доступность последних являлась определяющим ограничителем боевых действий и количественного состава армий. Исключения вроде вспышки эпидемии могли резко изменить баланс сил— как, например, в случае провала ассирийского наступления на Иерусалим в 701 г. до н. э. засвидетельствованного в Библии как пример чуда[1]. Защита от эпидемий и иных проявлений божественного неблаговоления вменялась в обязанность жрецам, специализировавшимся в области религиозных ритуалов и молитв. Принятие мер по обеспечению своих войск провиантом и фуражом было делом правителей и их аппарата. Наиболее легким представлялось непосредственное применение силы — т. е. принудительное изъятие запасов продовольствия и домашних животных у местных крестьян, причем награбленное потреблялось незамедлительно, либо на малом удалении. Подобные меры быстро истощали местные ресурсы и армии следовало быстро сломить сопротивление и идти дальше, оставляя за собой разоренные земли. Лишенные припасов крестьяне были обречены на верный голод и отчаянный поиск посевных на следующий год; на преодоление последствий подобных кампаний требовались годы, если не десятилетия.
Карьера правителя Аккада Саргона, опустошившего все земли Месопотамии вокруг своей столицы (около 2250 г. до н. э.), наглядно демонстрирует возможности и ограничения подобной разновидности организованного грабежа. Как свидетельствует одна из надписей:
«Саргон, царь из Киша, победил в тридцати четырех походах, разрушил стены до самого берега моря… Десница Эниля (верховного божества) не допустила соперника Саргону царю. Пятьдесят четыре сотни воинов ежедневно вкушали пищу в его присутствии»[2].
Обладание регулярным войском в 5400 человек давало великому завоевателю гарантированное превосходство над каждым местным правителем во всех тридцати четырех походах, однако содержание подобной армии требовало постоянных походов, оставлявших одну плодородную землю за другой в разорении и опустошении. Последствия для населения были действительно огромными, и в то же время войско Саргона вполне можно уподобить разразившейся эпидемии, которая выкашивает значительный процент местного населения, однако завершившись, дарует выжившим иммунитет на несколько последующих лет. Разоренные воинами Саргона области теряли свою привлекательность в качестве потенциальной добычи для сравнимых по размерам армий — до тех пор, пока их население и обрабатываемые земли не возвращались к предшествовавшему нашествию состоянию[3].
Однако войны, подобно эпидемическим заболеваниям, в силу массового и близкого контакта бацилл инфекции и местного населения постепенно приобрели характер эндемических. Стоит перенестись из времен Саргона в эпоху империи Ахеменидов (539–332 до н. э.), как становится видно, что по прошествии столь значительного времени войны стали менее разорительными для подданных царя царей. Когда Ксеркс задумал свое знаменитое вторжение в Грецию (480–479 до н. э.), то из царского дворца в Персеполисе наместникам были разосланы распоряжения о заготовке и доставке продовольствия на склады вдоль планируемого маршрута выступления войск. В результате армия, вдесятеро превосходившая войско
