месторождений угля и железных руд в Западной Сибири[497]. В самой Японии ввоз сырья из Маньчжурии позволил обеспечить пятикратный рост объема производства тяжелой промышленности в 1930–1942 гг., тогда как легкая промышленность осталась почти на прежнем уровне[498]. Вооружения были как причиной, так и основным местом приложения усилий всего процесса развития.
Китай оказался не в состоянии повторить японский военный и экономический рывок. Протесты Соединенных Штатов и Лига Наций не смогли предотвратить продвижение японских войск вглубь Китая и затем оккупацию всего побережья к 1939 г. Однако вначале в 1938, а затем и в 1939 гг. в столкновениях на маньчжурской границе советские войска нанесли поражение японцам. Память о продемонстрированной советскими войсками в этих боях мощи определяющим образом повлияла на японскую политику в отношении к Советскому Союзу в ходе Второй мировой войны[499] .
Продвижение Японии в 1930–1941 гг. в направлении военной экономики в большей степени обязано реакции государства на контакты с Западом с 1853 г., нежели опыту Первой мировой войны. Управление усилиями государства с целью обретения военной мощи было ключевым моментом всего процесса модернизации Японии. Первая мировая война явилась этапом легких завоеваний за счет германцев и китайцев, впрочем, достаточно скоро сменившимся послевоенными сопротивлением китайцев и американо-европейским дипломатическим давлением. Японцы вынуждены были отказаться не только от ряда территориальных приобретений на материке, но и от участия во флотской гонке (согласно подписанному в 1922 г. Вашингтонскому соглашению об ограничении морских вооружений[500].
Таким образом, возобновившаяся после 1931 г. территориальная агрессия явилась простым подтверждением политики, корнями уходившей вглубь исторического прошлого Японии[501]. Нехватка сельскохозяйственных земель легко обращалась в государственную политику экспансии и завоеваний, которая была особенно популярна в среде младшего командного состава армии (зачастую имевшего крестьянское происхождение). Недоверие к алчным капиталистам и торговцам также имело крестьянские корни и более чем очевидно ощущалась в среде офицерского корпуса действовавшей в Маньчжурии и Китае Квантуньской армии[502]. В более общих чертах, командная экономика как японского, так и русского образца имела преимуществом способность строиться на основе сельского уклада, непривычного к полному восприятию рыночных методов мобилизации ресурсов или регулирования экономической деятельности посредством частных прибылей. Накладывавшиеся на все еще мощные пережитки «феодального» прошлого высокотехнологические навыки предоставили обеим странам определенное преимущество во Второй мировой войне. Стойкость и беспрекословное подчинение командной иерархии в сочетании с хорошим оружием и удовлетворительной системой тылового снабжения сделали японцев и русских грозными солдатами. В итоге Япония и СССР значительно превзошли уровень военной эффективности, достигнутый ими в Первой мировой войне.
Когда Германии, Западной Европе и Америке пришел черед искать выход из депрессии 1930-х, модели экономической мобилизации Первой мировой войны в этих регионах оказались намного более очевидными, нежели в Японии. Нацистский режим Германии (1933–1945 гг.) намеренно вернулся к методам пропаганды военных времен для мобилизации общественных настроений против внешних и внутренних врагов. Когда программа перевооружения в 1935 г. окончательно встала на военные рельсы, роль оружейной промышленности в экономике Германии стала возрастать, хотя на уровень Первой мировой войны вышла лишь в 1942–1945 гг. Гитлер вновь попытался претворить идеал 1866 и 1870 гг. — подготовиться настолько хорошо, чтобы выиграть войну в кратчайший срок, не увязая в длительной борьбе на изнурение. Военные снабженцы с сомнением относились к этой стратегии, утверждая, что единственно реальным подходом была подготовка именно к войне на изнурение. Однако многие офицеры также разделяли сомнения Гитлера относительно готовности гражданского общества вновь переносить приносимые длительной войной лишения— и никто из них не предпринял решительных шагов против осуществляемой Гитлером тактики блефа в сочетании с подготовкой к блицкригу[503]. Выборы 1932 г. в Соединенных Штатах вернули партию Вудро Вильсона к рулю власти. Провозглашенный президентом Ф. Д. Рузвельтом в 1933 г. «Новый курс», как и шаги нацистского режима в Германии, предполагал меры по преодолению экономического кризиса, с 1929 г. оставлявшего без работы около 13 млн человек— и обе страны основывали свои шаги на опыте прецедентов Первой мировой войны[504]. Как и Гитлер, в первые годы своего президентства Рузвельт пытался разрешить проблему безработицы с помощью программ общественных работ, а не милитаризации. Опять же, как и нацистской Германии, Соединенным Штатам удалось достичь успеха в обеспечении почти полной занятости населения лишь с задействованием военной мобилизации.
Среди стран Запада инициатива в программе перевооружения принадлежала Германии (1935 г.). Перевооружение, поддержанное значительными затратами на проведение общественных работ, позволили Гитлеру обеспечить германцев работой раньше, чем любая другая индустриальная держава смогла достичь полной занятости населения. Таким образом, он обеспечил достаточный кредит доверия для новых действий как в самой Германии, так и за рубежом. В это же время неподдельное неприятие обществом любой новой войны препятствовало осуществлению шагов в направлении перевооружения в Великобритании и Франции. В итоге в этих странах закупки новых вооружений велись в значительно меньших объемах, а безработица оставалась проблемой вплоть до начала военных действий. С другой стороны, Советский Союз отреагировал на угрозу, которую представлял собой Гитлер, широкомасштабной программой перевооружения Красной Армии и военно-воздушных сил. Начавшаяся в 1939 г. американская программа перевооружения также в большей степени представляла собой реакцию на возрастающую мощь Германии и Японии.
Все ведущие индустриальные страны мира одна за другой начинали увеличивать производство оружия; ускорились резко снизившиеся после окончания Первой мировой войны темпы внесения усовершенствований в конструкцию вооружений, особенно танков и самолетов. Неуправляемые и неподконтрольные технические аспекты гонки вооружений (столь проблемные в области кораблестроения непосредственно перед началом Первой мировой войны) стали относиться и ко всему спектру видов оружия — теперь уже в еще более запутанном виде. Лучшая существовавшая в данный момент конструкция спустя два-три года после запуска в производство оборачивалась для вооруженных сил бременем устаревших танков и самолетов. Вооружившиеся первыми французы и русские пострадали от последствий подобного развития, соответственно в 1940 и 1941 годах[505]. С другой стороны, выждав, пока потенциальный противник перейдет к серийному выпуску какой-либо модели, можно было позже начать производство собственной, обладающей лучшими характеристиками машины. Британцы получили подобное преимущество в 1940 г., когда «Спитфайр» превзошел все существовавшие на тот день истребители люфтваффе. С другой стороны, недостаточное количество истребителей «Спитфайр» крайне сузило возможности Королевских в отражении германских налетов в дни Битвы за Британию.
Никто не мог предвидеть и никто не обладал достаточно точной информацией для того, чтобы уверенно пройти между Сциллой «много, но слишком рано» и Харибдой «мало и слишком поздно». Критически важные решения вновь принимались вслепую. Крайне неустойчивая смесь веры, надежды и страха руководила теми, кто принимал решения относительно типа и количества запускаемых в производство новых вооружений. Строительство личных империй и узкогрупповое соперничество между родами войск, министерствами и фирмами плохо сочеталось с всеобщим финансовым планированием и контролем. Провозглашенный Германией в 1936 г. четырехлетний план развития ставил целью достижение самодостаточности путем создания заменителей таких критических материалов, как резина и нефть. Очевидно, что в основе подобных планов лежали воспоминания о трудностях, вызванных блокадой в Первую мировую войну. Горькая память о годах лишений в окопах не позволила Великобритании принять окончательное решение относительно посылки войск во Францию; взамен британцы сосредоточились на усилении флота и авиации. Франция отгоняла от себя мысль о возможности новой войны с Германией; разработка новых конструкций боевой техники велась медленно, а производство новых танков и самолетов — еще медленнее. Решения французов и британцев несли на себе явственный отпечаток нерешительности в подготовке к войне— Гитлер же пользовался всеми преимуществами нападающей стороны, умело блефуя и выбирая время и место для провоцирования очередного кризиса[506]
