испытала сильное влияние Гегеля, а также работу Каутца 'Развитие национальной экономики', кн. I (Кautz. Entwikcelung der National-OEkonomie)].
Будучи каждый в отдельности свободным от ограничений, связанных с обычаем, они самостоятельно строили свою жизнь, пользуясь никогда ранее не известным преднамеренным выбором. Они были смелыми и бесстрашными, настойчивыми в достижении цели и находчивыми, подчинены дисциплине в своих привычках и проницательными в своих суждениях, и, таким образом, хотя предпочитали заниматься войной и политикой, они постоянно использовали те качества, которые необходимы для коммерческой предприимчивости.
Не остался без применения и принцип объединения.
Некоторую деятельность вели ремесленные гильдии, несмотря на очень малое количество свободных ремесленников. Те методы совместных действий в коммерческих целях и крупномасштабного производства на основе труда рабов на фабриках, которым греки научились на Востоке, получили новую силу будучи привнесенными в Рим. Способности и характер римлян делали их особенно пригодными для управления акционерными компаниями, и сравнительно небольшое число очень богатых людей, при отсутствии среднего класса, были способны при помощи подготовленных рабов и свободных граждан осуществлять крупные сделки во внутренней и внешней наземной и морской торговле. Они вызвали ненависть к капиталу, но они сделали его могущественным и эффективным; они с большой энергией создавали инструменты денежного кредита; и частично вследствие единства имперской власти и широкого распространения языка римлян в некоторых важных аспектах существовала большая свобода коммерции и движения во всем цивилизованном мире во времена Римской империи, чем даже в наши дни.
Когда затем мы вспомним, насколько великим центром богатства был Рим, насколько чудовищными были состояния отдельных римлян (они только недавно были превзойдены) и насколько огромными были масштабы римских военных и гражданских дел, их материального обеспечения и механизма по доставке этих материальных средств, нам не следует удивляться, что многие авторы пришли к выводу относительно близкого подобия между экономическими проблемами, возникавшими перед римлянами, и нашими экономическими проблемами. Но это подобие является внешним и обманчивым. Оно распространяется лишь на формы, а не на живой дух национальной жизни. Оно не распространяется на признание значения жизни рядовых людей, которое в наши дни придает экономической науке наибольший интерес [См. ранее, гл. I, § 2. Недоразумение в некоторой мере следует отнести за счет такого в целом проницательного и вдумчивого автора, как Рошер. Он с особым восторгом указывал на аналогии между древними и современными проблемами, и хотя он также отмечает различия, однако общее влияние его работ приводило к заблуждениям- (Его позиция подверглась обстоятельной критике со стороны Книса в 'Политической экономии с исторической точки зрения', особенно с. 391 второго издания)].
В Древнем Риме промышленность и торговля не имели той жизненной силы, которой они достигли в более недавние времена. Он добивался импорта товаров при помощи меча, а не путем его оплаты продуктом искусной работы, которым граждане с достоинством гордились, как это было в Венеции или Флоренции либо в Брюгге. Как движение товаров, так и производство осуществлялось почти с единственной целью получения от них денежного выигрыша, а состояние коммерческой жизни определялось общественным презрением, находившим свое проявление в 'правовом и практически эффективном запрещении' [Friedlander. Sittengeschichte Roms, S. 225. Моммсен заходит настолько далеко, что утверждает ('История', кн. VI, гл. XI): 'О ремеслах и производителях ничего нельзя сказать, кроме того, что итальянская нация в этом отношении оставалась в бездеятельности, граничащей с варварством... Единственной яркой стороной римской частной экономики были денежные операции и торговля'. Многие абзацы 'Рабской власти' Кернса (С a i г n e s. Slave Power) читаются как современный вариант 'Истории' Моммсена. Даже в городах судьба бедных свободных римлян напоминала судьбу 'бедных белых' южных рабовладельческих штатов. Latifundia perdidere Italian, но они были подобны фермам южных штатов, а не Англии. Слабость свободного труда в Риме показана в 'Истории римских предприятий'. (L i e b e n a m. Geschichte des romischen Vereinswesens)] для сенаторов любой коммерческой деятельности, кроме той, которая связана с землей.
Патриции больше всего наживались на откупе налогов, грабеже провинций, а позднее на благосклонности императоров и не обладали тем духом неподкупности и прилежности в работе, который необходим для создания крупной национальной торговли, и в конечном счете частная предприимчивость была задушена неизменно возраставшим могуществом вездесущего государства [Один из аспектов этого описан Шмоллером в его коротком, но блестящем очерке торговых компаний древности. Показав, как торговые группы, все члены которых принадлежат к одной семье, могут процветать даже среди примитивных народов, он доказывает ('Iahrbuch fur Gesetzgebung', XVI, S. 740-742), что ни одна форма коммерческой ассоциации современного типа не могла долго процветать в тех условиях, которые существовали в Древнем Риме, если только она не имела привилегий или преимуществ, подобных тем, что предоставлялись Societates Puhlicanorum. Причину того, почему нам, современным людям, успешно удается объединить и держать много людей 'под одной шляпой' с целью совместной работы, что не удалось в античные времена, 'следует искать исключительно в более высоком уровне интеллектуальной и моральной силы и в большей возможности ныне, чем тогда, связать воедино эгоистическую коммерческую энергию людей узами социальной симпатии' . См. также: D е 1 о u m e. Les Manieurs d'Argent a Rome; статью о государственном контроле над производством в IV в. У.А.Брауна в 'Political Science Quarterly', vol. II; Бланки. История политической экономии, гл. V и VI, и И н г р э м. История (В 1 a n q u i. History of Political Economy; I n g г а m. History)].
Но хотя римляне внесли лишь небольшой вклад непосредственно в развитие экономической науки, они оказали большое влияние на него, трудно сказать, положительное или отрицательное, заложив основы современной юриспруденции. Та философская мысль, которая существовала в Риме, относилась главным образом к школе стоиков, а большинство великих стоиков в Риме происходили с Востока. Когда их философия была перенесена на римскую почву, она приобрела огромную практическую силу, не потеряв эмоциональной напряженности, и несмотря на ее суровость, она заключала в себе многое, что оказалось в родстве с утверждениями современной общественной науки.
Большинство великих юристов империи были среди приверженцев этой философии, и, таким образом, она задала тон позднейшему римскому праву, а через него - всему современному европейскому праву. Мощь же римского государства привела к тому, что государственные правовые нормы полностью вытеснили клановые и племенные нормы на более ранней стадии, чем это произошло в Греции. Но многие примитивные традиционные формы мышления арийских племен в отношении собственности еще долгое время продолжали существовать даже в Риме. Как бы ни велика была власть главы семьи над ее членами, собственность, которая находилась под его контролем, на протяжении долгого периода рассматривалась в качестве принадлежащей ему как представителю семьи, а не как отдельному лицу. Но когда Рим превратился в империю, его юристы превратились в основных толкователей правовых норм многих народов и под влиянием стоиков они занялись открытием естественных законов, которые, как они считали, в скрытом виде лежали в основе всех сводов законов. Этот поиск универсальных, а не случайных элементов в юриспруденции показал разрушительное воздействие на права совместного владения, существование которых можно было объяснить лишь местными обычаями. Поэтому позднее римское право постепенно, но неизменно приводило к расширению сферы действия контрактных отношений, придавало им большую точность, гибкость и силу. Наконец, почти все общественные институты оказались внутри этой сферы, были четко определены границы собственности индивидуума, и он мог обращаться с нею по своему усмотрению. От широты и благородства характера стоиков современные юристы унаследовали высокое чувство долга, а присущая стоикам строгость в собственных определениях вызвала у них стремление к четкой формулировке
