— У нее нет учителя, о котором я бы знала. Думаю, если бы был, она бы сказала мне — мы часто обсуждаем такие вещи.
— Вы сказали, что слышали, как они поют. Вы имеете в виду — дуэтом?
— Иногда. А порой я слышу, как она поет, а он потом говорит потихоньку, как будто комментирует ее пение. Разумеется, это только мое впечатление.
Я кивнул.
— Вам не случалось упоминать этого джентльмена в разговорах с мадемуазель Дааэ?
— Это было бы бестактно, — справедливо заметила она. — Скажите, — продолжила она, выпрямившись с улыбкой, — вы слышали о Призраке Оперы?
— О нем все говорят. Ему приписывают каждый розыгрыш, каждую забытую реплику.
— Некоторые верят, что он существует.
— И мадемуазель Дааэ в том числе?
— Верит, хотя и не признается в этом. Вдобавок, мадам Жири, мать малышки Мег, обслуживающая ложи Большого яруса слева, убеждена в его существовании.
— Она его когда-нибудь видела?
— Нет, но она слышала его голос.
— Опять голоса. Я думаю, мы уже слишком далеко ушли от сути дела, — заметил я. — Я не экзорцист.
— Я хочу, чтобы вы защитили Кристин, — прямо сказала Ирен Адлер. — Скоро Ла Кальве поправится и снова будет исполнять мою роль, а у меня есть другие ангажементы. Если уж на то пошло, через четыре дня я отправляюсь в Амстердам. Я хочу, чтобы вы защитили Кристин, — твердо повторила она, словно желая убедить саму себя. — Может быть, виконт и любит ее, но он и сам — всего лишь щенок, такой же новичок в мире интриг, как и она сама.
— А если я откажусь?
Она встала и принялась смотреть на собственную фотографию на каминной полке с непостижимым выражением, склонив голову на бок.
— Если вы откажетесь… — она помолчала, потом продолжила, снова — как будто обращаясь к себе самой, — думаю, тогда мне придется пересмотреть вопрос о моем молчании по поводу вашего инкогнито.
— Я и забыл, что ваш конек — шантаж[40].
— Но всегда — ради правого дела, — уточнила она, нимало не смутившись. — Мое молчание будет вашим гонораром.
Я сел и попытался поразмыслить сквозь тупую боль в голове, пока она внимательно изучала кончики собственных ногтей.
— Как я смогу войти в закулисное общество, с которым обычно у меня нет никакой связи? — поинтересовался я. — Едва ли мне удастся проникнуть туда переодетым и в то же время продолжать работать в оркестре.
— Об этом я уже подумала. Сегодня вечером будет прощальный банкет за кулисами в честь господ Дебьенна и Полиньи, директоров оперы, которые, как, я полагаю, вам хорошо известно, оставляют свой пост. Думаю, банкет еще только начинается. Вы все еще в вечернем костюме, вот и проводите меня. Я представлю вас как моего старого друга — со времен работы в Королевской Опере Осло. Таким образом, вы познакомитесь с Кристин и другими участниками этого дела.
— А банкет не отменят после случившегося?
— Вам, мсье Сигерсон, должно быть, известно правило, по которому представление должно продолжаться?
— Я-то в вечернем костюме, а вот вы — нет, — заметил я, поднимаясь и снова надевая плащ.
— А я — как всегда, исключение из правил, — улыбнулась она, беря свою верхнюю одежду. — В стране Жорж Санд и Сары Бернар мои предпочтения в одежде будут приняты спокойно, если не с пониманием — тем более, у артистки. Идемте же?
У меня не осталось выбора.
4. Первая кровь
Прием, проводимый в одном из тех гигантских фойе, производил впечатление подавленности. Тем не менее, там наблюдалась та характерная атмосфера, которая порождает на время оттенок фальшивой
Ла Сорелли в углу репетировала прощальную речь уходящим директорам, подкрепляя память узким бокалом шампанского и бутылкой, предусмотрительно поставленной рядом.
Леру властвовал в другой части помещения, окруженный членами ансамбля, почтительно внимавшими каждому его слову. Казалось, стоя перед выбором — самому умирать от скуки, или наводить тоску на других, он предпочел последний вариант.
Кристин Дааэ видно не было. Смерть Бюке и предшествовавшая ей безобразная сцена в ее гримерной настолько расстроили юное сопрано, что доктор предписал ей покой и позаботился, чтобы ее отвезли домой.
Мое прибытие под руку с Ирен Адлер — да еще и в мужском костюме — вызвало небольшую сенсацию, я почувствовал, как знакомство с ней повышает мою оценку в глазах окружающих. Те, кто воспринимали меня как еще один винтик в огромном механизме Оперы, теперь пересматривали мой статус. К счастью, теперь, когда я мог отвлечься на работу, моя мигрень стала утихать.
— А вы хитрец, Сигерсон, — воскликнул, отведя меня в сторонку, Понелль. — Как вы от всех скрыли, что знакомы с мадемуазель Адлер!
— Я профессионал, — неопределенно ответил я, чтобы выиграть время, и, подчиняясь нетерпеливому жесту моей спутницы, оставил его строить предположения.
Она представила меня Дебьенну и Полиньи, с которыми мне не случалось разговаривать с самого прослушивания. Эти джентльмены с легкостью поверили, что я был старым другом Ирен Адлер из Оперы Осло, так как в тот момент они горячо обсуждали что-то с малышкой Жамм, Мег Жири и ее матерью, которых перед тем допрашивал мсье Мифруа из Парижской префектуры. Их беседу сопровождали взволнованные и испуганные восклицания, малышка Жамм настаивала, что в смерти Бюке может быть повинен только Призрак, а Мег Жири с энтузиазмом поддерживала эту точку зрения.
— Я сама его видела, — не без кокетства объявила она, в восторге от того, что находится в центре внимания.
— Что? Когда?
— Я последней спускалась со сцены по лестнице во время последнего представления
— Он всегда в вечернем костюме, — добавил другой голос.
— Но что он делал? — спросил кто-то.
— Он отвесил мне низкий поклон и ушел сквозь стену! Никогда в жизни я так не пугалась!
— А его лицо? — спросил еще кто-то.
— Ужас! Это была мертвая голова! — это сообщение вызвало всеобщий вскрик. — Да, мертвая голова, — повторила Мег, довольная вызванной ее заявлением реакцией.
— Жозеф говорил, что видел его, — вставила Жамм, стараясь не упустить возможность отхватить и себе чуточку всеобщего внимания. Толпа тут же переместилась, окружив соперницу Мег.
— Бюке? Ты уверена?
— Он сам мне так сказал, — настаивала маленькая чертовка. — Он сказал, что никакого лица вообще
