Денби любил всем сердцем, но сердцем слишком уж посредственным.
Диана вовсе не была для Денби загадкой. В ней сочетались черты Аделаиды и Линды, но она была привлекательней каждой из них в отдельности. Угадывался в ней и холодок Линды, и особая эротическая сладость, соблазнительность Аделаиды. Ему нравилось болтать с Дианой, нравилось прикасаться к ней. Ее очарование снова дало почувствовать Денби, как равнодушен он стал в последнее время к женщинам, даже мало с кем из них вообще виделся. И еще она дала ему почувствовать, что он по-прежнему способен нравиться. Танцуя с ней, он испытывал наслаждение, какого не знал уже много лет. Конечно, ему хотелось бы стать ее любовником. Однако Диана была женой Майлза, и если вначале ему и улыбалась мысль наставить Майлзу рога, то по здравом размышлении он натолкнулся на некоторое препятствие.
Денби, хотя он никогда не признался бы в этом, побаивался Майлза, который представлялся ему загадочной, выдающейся и заслуживающей всяческого уважения личностью. В конце концов, Майлз был братом Гвен, и здесь не место грязи. Денби не сомневался, что ему легко удалось бы победить мнимую щепетильность Дианы. Но, как следует поразмыслив, он пришел к выводу, что, может быть, и лучше, в конце концов, ограничиться сердечной дружбой, которой, по ее словам, ей так хотелось. Они и в самом деле оба были достаточно эгоистичны, чтобы рисковать своим спокойствием и благополучием. Во всяком случае, встреча с Дианой натолкнула его на мысль, что хорошо бы найти женщину, с которой не было бы осложнений, такую же милую, как Диана, и стать ее любовником. А о будущем Аделаиды он бы позаботился. И все было бы хорошо, и все были бы довольны. Так он думал до воскресенья. Однако теперь все переменилось.
Денби, который стоял возле участка, где были погребены пенсионеры Челси[30], подошел ближе к ограде, спотыкаясь о невидимые в траве камни. От лучей закатного солнца он почти ослеп, его глаза устали следить за бесконечным потоком людей, выходивших из Уэст-Бромптонского метро. Лиза сказала, что сегодня не придет к Бруно, потому что его не следует слишком уж приучать к ее посещениям. И вот в какой-то миг Денби почувствовал, как невыносимо, что он ее не увидит, и понял — хватит обманывать себя, заблуждаться насчет случившегося не приходится. Она сказала, что возвращается домой к половине шестого. Денби ждал с пяти, и вот уж теперь шел седьмой час. Может быть, он проморгал ее, может, она поехала еще куда-нибудь, а может, пошла другой дорогой, свернув с Уорвик-роуд на Кемсфорд-гарденс. Денби продрог, у него слегка кружилась голова, словно от нехватки воздуха. По улице неслись машины, и люди шли нескончаемой вереницей, освещенные вечерним равнодушным солнцем. Здесь же, на кладбище, было пусто, просторно, тенисто. Денби не отдавал себе ясного отчета в том, зачем пришел сюда, да он и остерегался строить какие бы то ни было планы. Просто ему необходимо было видеть ее.
Денби бросился к кладбищенским воротам и выскочил на улицу. Лиза, которая только что прошла у самой ограды, остановилась на переходе. Когда Денби подбежал к ней, едва не сбив ее с ног, она обернулась, сощурившись от бившего в глаза солнца.
— Простите…
— А, здравствуйте.
Когда она взглянула на Денби, у него сжалось сердце и потемнело в глазах.
— Я… Э… тут увидел вас и хотел, если, конечно, вы не очень спешите, сказать вам…
— Пожалуйста. Как там у вас дела? Надеюсь, Бруно не стало хуже?
— Бруно… Нет… Все так же. Только он очень по вас скучает…
— Он знает, что я приду завтра?
— Да-да.
— Понимаете, у меня ведь не всегда есть время, иногда я бываю занята, и вообще — лучше не приходить слишком часто.
— Я все понимаю…
— Так что же вы хотите?
— Ну, я хотел поговорить о Бруно, о ваших посещениях, может быть… знаете, давайте зайдем на кладбище, здесь столько народу.
Денби легонько тронул ее за рукав. На Лизе был тот же коричневый плащ, но Денби не осмелился взять ее под руку. Он пошел к воротам, чувствуя, что Лиза идет следом. На кладбище он сразу же свернул на тропинку, ведущую к одной из боковых аллей, и остановился под липой у высокого прямоугольного замшелого обелиска, увенчанного урной.
Лиза подошла, коснулась пальцами обелиска, погладила его шершавую поверхность. Денби видел ее длинную руку с четкими лунками ногтей, про которые Бруно сказал, что они похожи на полумесяцы, и действительно они были похожи.
— Надеюсь, я не слишком утомляю Бруно?
— Нет, вы его успокаиваете.
— Бывает, человек поговорит с кем-нибудь по душам и потом раскаивается.
— Вы как раз то, что нужно Бруно. Ему необходимо было излить душу.
— Скоро мы станем говорить с ним о самых обычных вещах. Постепенно все уляжется.
— Вы замечательно беседуете с ним. Он рассказывает вам все как на духу.
— И ему уже не придется рассказывать это Майлзу.
Она сбросила на плечи свой желтый шарф и высвободила из-под него волосы. Выглядела она усталой.
— Вы устали?
— Ничего. Послушайте, чтобы Майлз навестил Бруно…
— У вас был трудный день?
— Очень, как обычно. Майлз говорил, он снова придет в воскресенье, если вы считаете, что Бруно готов к этой встрече.
— А вы тоже придете?
— Может быть…
— Было бы лучше всего, если бы вы тоже пришли вместе с Майлзом.
— Возможно. Я подумаю. Значит, в воскресенье в то же самое время?
— Конечно, конечно.
— Ну, договорились. Всего…
— Еще минутку, Лиза. Вы бы…
Она уже пошла было к выходу, но обернулась, снова внимательно посмотрела на Денби. Позади нее находились детские могилы, маленькие трогательные надгробные плиты, затерянные в траве. Дети, заснувшие вечным сном в могильной тишине. Люди, шум машин уже не имели к ним никакого отношения.
Денби споткнулся в высокой мокрой траве, пытаясь преградить ей дорогу к воротам. Он даже руки протянул, чтобы не дать ей уйти.
— В чем дело?
— А завтра вы придете?
— Ну конечно. Я же сказала.
— Можно мне называть вас Лиза?
— Да, конечно.
Она смотрела на него все с тем же преувеличенным вниманием, слегка надувшись и сощурясь от солнца.
— Лиза, когда вы придете завтра к Бруно, вы потом сможете уделить мне немного времени? Может быть, сходим куда-нибудь, посидим, выпьем.
— Вы хотите со мной о чем-то поговорить?
— Нет, да, то есть…
— Насчет Бруно и Майлза?
— Нет, не совсем. Простите, это трудно объяснить…
— Бруно стало хуже?
— Нет-нет, у Бруно все хорошо.
— О чем же вы хотите поговорить?
