со своей аппаратурой, водитель вездехода и полдесятка пастухов из соседней бригады. Обычно под кинозал облюбовывают палатку Нади и Моники. Она ничуть не просторнее других, но в ней обитает добрая половина зрителей, к тому же Наде с Моникой не нужно тащить в кино бутылки с сосками, горшки и вообще все, что в любую минуту может потребоваться детям ясельного возраста.
Кино у нас бывает два-три раза в год, зато идет несколько суток без всяких антрактов, прерываясь лишь для того, чтобы склеить пленку или заменить перегоревшую лампу в киноаппарате. Над входом в палатку цепляют экран, на разостланных по всему полу шкурах устраиваются взрослые зрители, детей забирают на руки папы и бабушки. Женщины помоложе смотрят кино и попутно хозяйничают. Кино или нет — без разницы. В палатке гости и нужно, чтобы в любую минуту на столике были мясо и чай…
Одни смотрят кино сидя, другие лежа. Кому кино не очень нравится, может тихонько прикорнуть, благо за стрекотанием киноаппарата храпа почти не слышно. Кстати, киномеханик Боря тоже трудится в лежачем положении. Однажды наши пастухи хотели послать передаче «Где? Что? Когда?» вопрос. Пусть, мол, знатоки угадают, где это киномеханик работает в лежачем положении?
Какую из кинокартин смотреть, определяют всем коллективом и, пока Боря копается в коробках, Надя с Моникой ставят на столик выстроганные из тополя подносы с вареной олениной, лепешки, сахар, чайники с чаем. Наскоро пожевав, с кружкой горячего чая в руке на ощупь пробираешься через сплетение ног в свой угол. Чуть надавил на соседа спиной, поприжал другого плечом и можно смотреть. Благо, на экране уже появились первые кадры, и бабушка Хутык вполголоса объясняет бабушке Мэлгынковав: «Сейчас парень с девушкой нюхаться будут, потом она с большого дома высоко вниз прыгнет. Тересно-о!»
К полуночи часть зрителей крепко засыпает, а часам к трем спит почти весь кинозал вместе с киномехаником Борей. Правда, Боря спит до тех пор, пока на барабане остается лента. Лишь только он затрещал вхолостую, Боря подхватывается и, сладко позевывая, заряжает новую ленту.
Не смыкает глаз лишь бабушка Хутык, оставаясь до рассвета единственным зрителем. Затем среди спящих начинается шевеление, к шуму движка примешивается треск дров в печке, сипение чайников, звяканье кружек, и все начинается сначала.
Через три дня даже самые скучные картины пересмотрены по несколько раз, киноаппарат затихает, и Боря грузит свое имущество, чтобы отправиться в соседнее стойбище, которое кочует в сотне километров от нас. Вместе с Борей туда выезжает почти все наше стойбище, кроме меня и бабушки Хутык. У оленей начался гон, пастухи им будут только мешать, потому что, как говорит дед Хэччо, «олень очень стеснительный и много важенок могут весной не родить телят». Сейчас стадо удерживают быки-корбы.
Я собрался на рыбалку. Из-за этого кино вышла вся рыба. Я с первых дней взял на себя обязанности стойбищного рыбака и ревностно их исполняю. Конечно, хотелось поехать вместе со всеми, тем более, там есть озеро, в котором водится желтобрюхая рыба-топь до восьми килограммов весом, но Дорошенко сказал, что в стойбище должен остаться хоть один надежный мужик. Бабушке Хутык срочно понадобилось найти какую-то целебную траву. В любую минуту может выпасть снег, и ей не из чего будет варить свои снадобья.
Бабушка Мэлгынковав вдвоем с Ритой насыпают в мунгурку конфет, добавляют туда несколько банок сгущенного молока и две бутылки водки. Дед Хэччо привязывает к крыше вездехода новехонькие нарты. Кока спрашивает у бригадира, куда тот спрятал запасные цепи от бензопилы, и наказывает тому уложить все в рюкзак. Сам грузит в кузов березовые заготовки полозьев для нарт. Все это подарки нашим соседям. Один только Николай Второй едет без подарка, зато прихватил с собою пару уздечек, вожжи и маут. Вдруг кому-то придет в голову устроить бегование, а у него не будет под рукой упряжи?
По мере сил принимаю участие в общей суматохе. Подсаживаю в вездеход бабушку Мэлгынковав, загоняю в палатку щенков, помогаю деду Хэччо надеть новую камлейку. Все веселые, нарядные и немного торжественные, словно отправляются не смотреть изрядно надоевшее всем кино, а слет или большую ярмарку. Наконец расселись, вездеход взвыл и, чакая разболтанными траками, побежал по тундре.
Я проводил его взглядом, и вдруг мне до конца стал понятен рассказ деда Кямиевчи о том, как их когда-то крестил русский поп. Приедет этот поп в стойбище, соберет аборигенов, прочитает молитву, покропит святой водой и наливает каждому новообращенному стакан спирта. Кроме того, он вручал им еще по пачке махорки и чая. Не удивительно, что крещение пришлось оленеводам по душе. Лишь священник отправляется обращать в свою веру очередное стойбище, большинство новообращенных торопятся туда же. Предпочитая, правда, несколько иной путь, чтобы до поры не попадаться попу на глаза.
По его приезду число обитателей очередного стойбища увеличивалось, едва ли не вдвое. Но священнику все аборигены на одно лицо, поэтому крестил всех подряд, и всех подряд угощал спиртом, чаем и махоркой. «Некоторые по несколько раз крестились, — рассказывал дед Кямиевча. — Одного пастуха потом так и звали: Амагачан-Иван-Лука-Николай-Матвей. Все, что поп ему записал, вместе со своим первым именем собрал и жил спокойно. Ни разу не болел».
Дед Кямиевча простодушно объяснил стремление оленеводов — принимать обряд крещения несколько раз подряд только приверженностью к спирту, куреву и чаю. На самом деле, все было совершенно иначе. Живущим в глухом, оторванном от всего мира стойбище людям, грех было упустить такое событие, как приобщение к русскому Богу их соседей. К тому же, случился повод погостить, поделиться новостями, обменяться подарками, а кому-то присмотреть жениха или невесту. Так что спирт, махорка и чай здесь далеко не самое главное, хотя от всего этого любой оленевод не откажется и сегодня.
Среди привезенных Борей фильмов больше всего пастухам понравилась лента о советских разведчиках. У этого фильма не было заглавия, но с первых кадров все в палатке пришли к выводу, что как раз с этой ленты Юлиан Семенов «содрал» свои «Семнадцать мгновений весны». Тот же разбомбленный Берлин, те же покрытые туманом аэродромы с немецкими и американскими военными в гражданской одежде, пытающимися сговориться за спиной Советского Союза. Даже затягиваются папиросами, попадая в трудное положение, герои картин одинаково. Правда, главным действующим лицом в этом фильме был не Штирлиц, а женщина шофер. К тому же, Штирлиц в конце фильма остался жить, наверное, для следующих серий, а женщина погибла.
Снимали старый фильм сразу после войны и его давным-давно убрали с проката, но вряд ли Юлиан Семенов спал спокойно, узнав, что здесь в тундре у этого фильма всего лишь премьера, а молодой пастух Артур Хэчгилле, то есть Кока, посмотрев кино, со знанием дела скажет: «Этот Семенов чужое кино начисто содрал. Наверное, в школе на задней парте сидел, вот и насобачился. С задней парты списывать лучше всего»
Вместе заглавных титров перед этой картиной Боря показывал киножурнал мод. Журнал был намертво склеен с разведчицей, и демонстрировать одно без другого не было никакой возможности. В журнале длинные тощие девицы с донельзя вытянутыми ногами и лицами дефилировали по экрану в разных одеждах, на ходу раздевались, приседали и даже делали вид, что загорают на пляже. Платье на одной манекенщице очень напоминало полосатую камлейку деда Хэччо. Это вызывало радостное оживление в палатке, не идущее ни в какое, сравнение с поведением снятой в журнале публики.
Кино про разведчицу смотрели раз пять, и столько же раз показывали платье-камлейку. Пастухи смеялись, подначивали деда Хэччо, пока тот не возмутился: «Совсем глупые и ничего не понимаете! Девушка лучше всех знает, в какой камлейке оленей хорошо пасти. Вот и купила»…
У бабушки Хутык киножурнал о модах вызвал желание и себя попробовать на подиуме, но об этом я узнал только после Бориного отъезда. С сумкой хариусов возвращаюсь в стойбище, везде непривычно тихо, даже собак не видно. Обогнул примыкающий к яранге бабушки Хутык король и увидел такую картину: По дощатому помосту, на котором неделю тому назад разделывали оленьи туши, прохаживается бабушка Хутык. Время от времени она останавливается, поворачивается то в одну, то другую сторону, приседает, разводит руками. Вот она подошла к горке сваленной на краю помоста одежды, выбрала из нее платье, которое совсем недавно я видел на Рите, и принялась переодеваться. При этом она сняла с себя только кухлянку, оставшись в спортивном трико с красными лампасами и резиновых сапогах. Натянула платье, прихорошилась перед стоящим здесь же Ритиным зеркалом и стала прохаживаться по настилу, приподняв голову и расставив руки, как это делали манекенщицы. На середине помоста она остановилась и принялась поворачиваться, отставляя в сторону забрызганный болотной жижей резиновый сапог.
Бабушка Хутык очень старенькая, ноги у нее кривые, спина согнута, и смотреть на ее пируэты без улыбки невозможно. Однако собравшиеся у помоста щенки бабушки Мэлгынковав, добрый десяток
