оказывается, не любит стихов и не верит им. Весной 1900 года К.М.С. из Южной Франции зовет Блока в Бад Наугейм, – он не может поехать «из-за денег». Она пишет, что не принять деньги от нее – «преступление»; он отвечает, что принять их – «по меньшей мере глубокая безнравственность». Она называет его «изломанным человеком», он откликается вяло и равнодушно. Вместо «Ты» и «дорогая Оксана» появляются «Вы» и «Ксения Михайловна».
Июльское письмо 1900 года – уже прощальное. Ксения Михайловна, как видно, кляла судьбу за то, что они встретились. Блок отвечает: «Я не могу сжечь все то, чему поклонялся… Но разве то, что я ничего не сжигаю, значит, что я могу думать и чувствовать так же, как думал и чувствовал три года тому назад? В этом только смысле и можно обвинять судьбу, а не за то, что она столкнула нас. Судьба и время неумолимы даже для самых горячих порывов, они оставляют от них в лучшем случае жгучее воспоминание и гнет разлуки».
До чего же он, в самом деле, изменился за эти три года! До чего же не похоже это письмо на взбалмошные и банальные излияния влюбившегося гимназиста!
Все кончилось, как и должно было кончиться между совсем юным человеком и женщиной, вступившей в пятый десяток. Последнее письмо Блока «многоуважаемой Ксении Михайловне» (13 августа 1901 года) холодно и почти небрежно. Он просит прощения, что не ответил на три ее письма: «…впрочем, и оправдываться теперь как-то поздно и странно, слишком много воды утекло, слишком много жизни ушло вперед и очень уж многое переменилось и во мне самом и в окружающем… Мне приятно все прошедшее; я благодарю Вас за него так, как Вы и представить себе не можете… Я считаю себя во многом виноватым перед Вами».
Больше они никогда не встречались и не обменялись ни единым словом.
Но это еще не конец истории К.М.С.
В жизни Блока ничто не проходило бесследно. Первая любовь медленно погасла, рассыпавшись искрами, как догоревшая головня. Но след она оставила неизгладимый. Чем дальше уходила она в прошлое, тем больше очищалась от всего наносного, случайного, вызывавшего досаду и раздражение, как бы заново возрождалась в первоначальной ценности и свежести юношеского чувства.
В июне 1909 года, в очень тяжелую пору своей жизни, Блок снова очутился в Бад Наугейме (в третий раз). Воспоминания овладели им с необоримой силой.
Так был написан цикл «Через двенадцать лет» – одна из драгоценностей любовной лирики Блока. Он снова, как наяву, услышал гортанные звуки голоса своей давней подруги, почувствовал ее торопливые и жадные поцелуи.
Вскоре до него дошел ложный слух о смерти К.М.С., («Однако, кто же умер? Умерла старуха. Что же осталось? Понемногу он погружается в синеву воспоминаний»), – этим объясняется финал цикла:
Прошло еще немного времени – и синий призрак снова склонился над одинокой постелью поэта.
… Остается сказать о судьбе К. М. С.
Она была печальной. Тяжело и подолгу болели дети. Из-за них Ксения Михайловна годами кочевала по заграничным курортам. В отношениях со стариком мужем нарастала отчужденность. Только в 1908 году вся семья обосновалась в Петербурге. Ксения Михайловна жила, можно сказать, рядом с Блоком, ни разу с ним не столкнувшись и ничего не зная о его литературной славе. Вращалась она совсем в другой среде, а поэзией, как мы уже знаем, не интересовалась. В 1916 году тайный советник Садовский по совершенно расстроенному здоровью вышел в отставку. Материальное положение семьи сильно пошатнулось. Взрослые дети разлетелись в разные стороны. Похоронив мужа (в 1919 году), Ксения Михайловна, еле живая от голода, с великим трудом дотащилась до Киева, где жила замужняя старшая дочь, потом перебралась к сыну в Одессу. По пути нищенствовала, собирала на поле колосья пшеницы, чтобы как-то утолить голод. В Одессу она приехала с явными признаками тяжелого душевного заболевания и попала в больницу.
Врач, пользовавший Ксению Михайловну, любил поэзию и почитал Александра Блока. Он обратил внимание на полное совпадение имени, отчества и фамилии своей пациентки с блоковской К.М.С. (к тому времени эти инициалы уже были раскрыты в литературе о Блоке). Выяснилось, что старая, неизлечимо больная, нищая, раздавленная жизнью женщина и воспетая поэтом красавица – одно лицо. О посвященных ей бессмертных стихах она услыхала впервые. Когда стихи ей прочитали, она прослезилась.
В 1925 году Садовская умерла. На одесском кладбище прибавился грубый каменный крест.
И тут произошло самое удивительное в этой далеко не обычной истории. Оказывается, потеряв решительно все, старуха сберегла единственное – пачку писем, полученных более четверти века тому назад от некоего влюбленного в нее гимназиста и студента. Тоненькая пачка была накрест перевязана
Выходит, что и для нее не бесследно прошла случайная встреча на скучном немецком курорте, – может быть, единственно важная в ее жизни. Значит, и у нее был свой синий призрак!
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК
1
Любовная история с К. М. С. была для Блока первым «жизненным опытом», первым дуновением живой, настоящей жизни, поколебавшим слишком сгущенную, почти застойную атмосферу семейной крепости, где все чужое ставили в обязательные кавычки.
Это было сказано весной 1898 года. И тогда же он писал К.М.С: «Знай, что мне прежде всего нужна жизнь… потому я и стремлюсь к Тебе и беру от Тебя все источники жизни, света и тепла».
Бекетовское, казавшееся таким цельным и гармоничным, уходило не только из русского быта, но и из жизни самого Блока.
Да и было ли оно, бекетовское, в самом деле цельным и гармоничным?
Теперь самое время внести дополнительные штрихи в сложившееся представление о семье поэта, – представление, отчасти закрепленное им самим, а более всего – первым его биографом, тетушкой Марией Андреевной.
Обе ее книги о Блоке содержат множество драгоценных подробностей семейного быта. Но уже в двадцатые годы, когда книги появились, было отмечено, что это не биография
Неблагополучно было и в бекетовской семье. Оказывается, даже старики, некогда жившие душа в душу, под конец не всегда ладили между собой, а младшее поколение раздирали жестокие распри, – только они тщательно скрывались от посторонних. Многолетний дневник Марии Андреевны, обстоятельно, с мелочными подробностями повествующий о взаимных болях и обидах трех сестер (старшая рано умерла), представляет собою самый разительный контраст ее житийно-иконописным книгам.
Блок заметил в автобиографии, что со смертью бабушки, Елизаветы Григорьевны, из семьи невозвратно ушло душевное здоровье. И в самом деле, ни о каком душевном здоровье младших Бекетовых говорить не приходится. Жена поэта, Любовь Дмитриевна, сводившая с Бекетовыми свои счеты,
