организма исчезала материальная опора действия в соответствии с принятыми обетами. Иначе говоря, в каждом новом рождении обеты Пратимокши необходимо принимать заново.
Возникновение «двуполости» также препятствовало обладанию буддийскими дисциплинарными статусами, поскольку утративший прежнюю сексуальную ориентацию член сангхи не ведает, соблюдать ли ему теперь предписания монаха или монахини, мирянина или мирянки и т. п.
Религиозно-нравственная деградация, именуемая отсечением благих корней, указывает на тот прискорбный факт, что адепт вместо возделывания высоких дхарм не-алчности, не-вражды и не- невежества упражнялся в крайнем усугублении противоположных свойств и тем самым разрушал в себе основы дисциплины Пратимокши.
Любая из вышеперечисленных причин может прервать и очистительный пост.
Однако в среде буддийских теоретиков проблема утраты дисциплинарных статусов вызывала дискуссии. В частности, саутрантики настаивали на том, чтобы в этот базовый список причин включить и случай утраты статусов монаха и послушника индивидом, совершившим одно из четырех тяжелых прегрешений, несовместимых с членством в монашеской сангхе. К этим прегрешениям относятся половое невоздержание, совершение серьезной кражи, убийство человека, распространение лжи относительно сверхчеловеческих свойств собственной персоны (например, ложное объявление себя ясновидящим, экстрасенсом и т. п.). К данным прегрешениям, если речь шла о монахине, добавлялись еще четыре. Они были обусловлены спецификой женского дисциплинарного статуса, — преднамеренное касание мужских гениталий; утаивание совершенных прегрешений; возбраняемое следование наставлениям того монаха, который отвергнут общим собранием сангхи; прикосновение к телу и одежде мужчины в целях сексуального соблазнения.
Знатоки Винаи полагали, что все случаи утраты дисциплины Пратимокши обусловлены «сумерками Дхармы» — временем, когда происходит размывание религиозно-нравственных норм, когда грань между добром и злом делается едва различимой для обычного человеческого сознания и нарастает тенденция угасания праведного образа действий.
Позиция кашмирских вайбхашиков была иной. Они полагали, что причина совершения членом сангхи нетяжелых по своим последствиям безнравственных действий состоит в том, что у виновного в подобном прегрешении есть и добродетель и безнравственность — как у иных бывают одновременно и богатство и долги. Состоятельный господин, расплатившись с долгами, не утрачивает тем самым своего богатства, аналогично этому и провинившийся член сангхи не утратит своей добродетели, если своевременно перед лицом всей общины принесет покаяние в содеянном. Иными словами, согласно кашмирским вайбхашикам, совершая частное прегрешение и немедленно принося покаяние, член сангхи не утрачивает дисциплину Пратимокши как целое.
Саутрантики утверждали, что монах, прошедший посвящение в соответствии с принятой процедурой, неизбежно теряет свой дисциплинарный статус, если совершает прегрешение. Содеяние «основного греха», т. е. проступка, влекущего немедленное изгнание из сангхи, следует рассматривать как одновременное нарушение всех норм монашеского статуса. В подобных случаях, говорили саутрантики, имеет место крайняя глупость, отсекающая корни благого. Опираясь на слова Бхагавана, они заявляли, что с подобными грешниками непозволительны ни совместная трапеза, ни совместное пребывание на одной монастырской территории. За такими нечестивцами саутрантики не признавали сохранения каких бы то ни было качеств, присущих монахам.
Оспаривая позицию саутрантиков в данном вопросе, вайбхашики также опирались на Слово Будды. Если бы свойство «быть монахом» утрачивалось в результате совершения «основного греха», то Бхагаван не назвал бы в числе четырех типов шраманов («избравших монашеский образ жизни») и «осквернителей пути» — тех, кто совершает тяжкие прегрешения. Эта типология включает «победителей пути» — шраваков, слушающих Учение и обучающихся Дхарме; «наставников пути», т. е.
Будд; «живущих согласно пути» — добродетельных монахов, а также «осквернителей пути». Если не считать «осквернителей пути» монахами, добавляли вайбхашики, сводя к абсурду позицию саутрантиков, то на каком основании следовало требовать от них покаяния, как то предписано монашеским уставом?
Саутрантики, однако, на это отвечали: монах, согрешивший вследствие особых свойств своей индивидуальности (например, нарушил целомудрие, не совладав с гиперсексуальным темпераментом), но не имевший намерения злостно скрывать этот тяжелый проступок, не подлежит изгнанию из сангхи, и устав предусматривает иные дисциплинарные санкции на этот случай. Другими словами, саутрантики делали упор не на четырехчленной типологии монашества, а на трактовке понятия «основной грех».
Подобные дискуссии имели тенденцию заканчиваться признанием того факта, что нечестивцы как таковые не способны к самоконтролю в принципе. Поток их сознания при совершении «основных грехов» полностью дезорганизуется под воздействием дхармы «наглость» в ее крайне интенсивном проявлении.
Что же касается эпох, именуемых «сумерками Дхармы», то в такие периоды обретение исходной монашеской дисциплины становится невозможным, поскольку отсутствуют акты Винаи, регламентирующие процедуру возложения обетов. Однако те благочестивые монахи и монахини, которые утвердились в дисциплине Пратимокши до начала «сумерек Дхармы», все-таки могут продолжить свое подвижничество и в эти злосчастные времена, ибо солнце Дхармы взойдет снова.
Корни греховных деяний
Предписания Пратимокши были направлены, как уже говорилось, против безнравственности, опиравшейся на аффекты алчности, вражды и невежества. Эти три корня неблагого и питают греховное действие как таковое. Что же такое собственно грех с точки зрения буддийской религиозной доктрины?
На первом месте по своей религиозной значимости среди распространенных безнравственных действий стоит убийство — грех отнятия чужой жизни.
Убийство человека недопустимо прежде всего потому, что тем самым у жертвы отнимается возможность идти путем Дхармы. Если жертвой убийства стал буддист, это означает, что он не успел в полной мере реализовать потенциал человеческого рождения — обрести плоды религиозной жизни. Если убит небуддист, то у него отнята возможность в данном рождении принять учение Шакьямуни. В обоих случаях убийца причинил огромный религиозный вред своей жертве, отодвинув перспективу ее просветления. Именно поэтому повинного в грехе отнятия чужой жизни ждет неблагая форма рождения.
Классический буддизм не знает исключения из этого правила. Однако в более поздний период, когда Дхарма получила распространение в Тибете, убийство закоренелого врага Учения, намеренного совершить сугубое злодеяние, рассматривалось как благое действие, ибо оно избавляло такого невежественного грешника от возможности чудовищного отягощения своей кармы. Но подобное убийство могло совершиться лишь в качестве действия, санкционированного просветленными учителями и наставниками как вынужденная мера защиты Дхармы.
Убийство животных и насекомых рассматривалось как греховное действие именно потому, что оно нарушало процесс изживания жертвой кармического следствия прошлой деятельности. Рождение среди животных и являлось таким следствием. Если жизнь животного преждевременно прерывалась насильственным путем, то жертву ожидало еще одно животное рождение, необходимое для полного исчерпания кармы, и перспектива человеческого рождения отодвигалась. Кроме того, убийца ведь не знает, что умерщвляемое им живое существо могло быть его ближайшим родственником в прошлых человеческих рождениях или станет таковым в будущих, — ведь люди, боги, обитатели ада, голодные духи и животные являются лишь формами существования сознания.
Таким образом, отнятие чужой жизни — это всегда крайняя степень проявления невежества, хотя убийство может совершаться из алчности либо из вражды. Невежество — аффект, а не простое отсутствие знания, ибо невежда одержим упорством в заблуждении.
И теоретики Винаи, и философы-абхидхармисты классифицировали грех убийства на основании преобладающего мотива — алчности, вражды или невежества.
