З/к к врачам относятся хорошо, с доверием, ведь врач — это единственный человек, у которого з/к может получить помощь и поддержку. Если врач перед з/к провинился, сразу попадает в неловкое положение, ему грозит расправа.
На следующий день после операции в наше отделение прибыл начальник санотдела стройки для проверки правильности госпитализации з/к Маркова. Предъявление препарата [все препараты (органы) хранились в формалине] меня полностью оправдало. На 6-й день после операции Марков попросил перевод в палату выздоравливающих, я долго не соглашался, но уступил просьбе после получения заверения о корректном поведении; больного перевели… О последствиях я не подумал. Буквально на следующее утро меня на вахте попросили осмотреть больного и, на моё удивление, это оказался Марков. Он ночью устроил разбой, достал себе приличную одежду и обувь. Марков сразу был отправлен в «БУР» («бетонный мешок» без окон и кровати). Через три дня Маркова опять доставили на вахту нашего лагеря, при осмотре больной без сознания, высокая температура, тяжёлая флегмона брюшной стенки и правого бедра — анаэробная инфекция (газовая гангрена). Оказалось, в «БУРе» сорвал повязку и швы и внёс в рану содержимое параши. Срочная госпитализация и интенсивная борьба с инфекцией — длинные разрезы поражённых участков, удаление омертвевшей ткани. Отделяемое из раны с омерзительным запахом. Медленно удалось больного вывести из тяжёлого состояния, но он был обречён на длительное стационарное лечение, что было ему выгодно: не попасть в дальний этап на Колыму.
В эти дни в наш лагерь поступили два з/к их лагучастка N4 — это оказались те, на которых я подписал акты без осмотра (??). О их прибытии я узнал позже. Через много лет я узнал, что прибытие этих двух не имело отношения к последующим событиям.
Через несколько дней был ночью вызван в лагерь, куда ездил часто при необходимости, всегда возила карета скорой помощи. Выходя из автомашины заметил у вахты лагеря в зоне стоящего человека, машущего рукой: «Назад!» Ко мне подошли два охранника и провели в штаб к дежурному по лагерю. Он предупредил: «В зону не входить! Готовится покушение двух з/к». Сигнал из зоны дал мой завхоз. Из штаба вернулся с указанием: на работу не выходить! Много времени спустя узнал, что вызов был подстроен, но не знаю кем. Три дня не работал. Потом из штаба сообщили: выйти на работу с гарантией безопасности за счёт личной охраны. Несколько дней работал: один охранник у входных дверей, второй всё время со мной, прикрывал как квочка цыплят. Через 7 дней охрана была снята — якобы отпала надобность, подозреваемые из лагеря удалены. Вышел на работу. На обходе больных в последней палате лежал Марков, он мне шепнул: «Доктор, все в зоне!» По этому сигналу я покинул отделение и сидел 7 дней дома. Когда вышел, начальство сообщило, что никакой опасности нет и я стал работать, как и раньше. Через много лет узнал, что опасность для меня якобы составлял з/к Марков (?!).
Помню другой случай. В отделении находился з/к, тяжёлый рецидивист, у него кроме основного заболевания был дефект твёрдого нёба и правого крыла носа. Дефект твёрдого нёба удачно закрыл пластикой — больной был очень доволен. Он попросил устранить дефект носа. Я согласился. Пластика итальянским способом, стебель выкроил из кожи правого плеча и наложил гипсовую повязку. Всё шло, как надо. Прошло несколько дней и больного вызвали в штаб для освобождения (конец срока). Больной меня неправильно информировал о сроках освобождения. С гипсовой повязкой освободить не могли, время шло. Снял гипсовую повязку, отсёк стебель от плеча и осталось только окончательно оформить крыло носа. И снова вызов на освобождение, но в штабе сразу заметили отсутствие особой приметы: дефекта крыла носа, отмеченного в личном деле. Для меня начались неприятности, не имел право устранять особые приметы у з/к без предварительного согласования с администрацией лагеря. После долгой волокиты з/к всё же был освобождён после сделанных фотоснимков и свидетельских показаний. Для меня это был урок.
Рядом с нашим лагерем размещался лагерь для з/к — женщин. Там имелся свой стационар, но без операционного блока. В случаях необходимости хирургического вмешательства возникали крайние сложности и было решено: в нашем отделении открыть палату для женщин (решётки на окнах, металлическая дверь с наружным замком). Поступать стали больные женщины, основная группа с мастыркой: зашивание губ рта, пришивание пуговиц к грудным железам, зашивание половой щели и др. Всё это делалось для отклонения от работы, от этапирования в дальние места и стремления попасть в мужскую зону.
Больного Маркова многократно пытались отправить по этапу на Колыму, но с такими обширными раневыми поверхностями я не давал согласие на этап. Уже не помню как, но когда меня 3 дня не было в отделении (отпуск) Маркова отправили на Колыму.
В 1947 г. через начальника строительства нам удалось вызвать к себе на жительство из Котласа (Архангельская область) мать Эльзы — Елизавету Дитриховну Вельк. Удалось получить разрешение на выезд из Котласа (лесоповал) в Новосибирск двух сестёр Эльзы: Марты и Луизы. Мать жила у нас 17 лет и умерла в 1962 году от лимфолейкоза (рак крови).
В 1949 г. родилась Вельда. При выдаче свидетельства о рождении была допущена ошибка на один месяц (вместо 18.01–18.02). Я протестовал, но меня заверили, что она всё равно не будет жить, но глубоко ошиблись.
Высшее начальство стройки относилось к нам хорошо. Эльза была доверенным врачом семьи начальника всех лагерей. Я был доверенным у начальника особого отдела. Он лично обращался ко мне, но сообщил, что не имеет право доверять своих сотрудников немцу. Такой пример.
Сотрудник особого отдела страдал туберкулёзом лёгких, предстояла операция. Его оперировала врач из отделения Эльзы. При проверке результат операции оказался отрицательный. При моей консультации больной сказал: «Я был уверен, что Вы меня будете оперировать». Страшно возмущался и его пришлось отправить в Свердловск (подтверждение слов начальника особого отдела).
Колыма
Июль 1951 г. — начало следующего этапа жизни. 3 июля был дома на обеде. Вдруг срочный вызов в лагерь, главный бухгалтер заявил: «Получай срочно полный расчёт», вручил деньги и документы. Придя домой выяснил, что Эльзу тоже вызвали для получения полного расчёта. Были предупреждены: готовиться к отправке на новое место жительства. Для нас это было крайне неожиданно. Неизвестно почему и куда…
Начали срочно готовиться. Это было очередное принудительное перемещение. Вечером нас посетили ряд знакомых, выразили сочувствие, принесли кое-что из продуктов на дорогу. О месте назначения никто не говорил. Несмотря на карточную систему материально мы жили неплохо, поэтому имели возможность взять с собой продукты питания. Ликвидировали часть кроликов (их было много и много осталось). Зарубили кур, часть тоже оставили.
На 3-й день к нашему дому подъехали 2 грузовые машины, погрузили наши вещи и отвезли на сборный пункт, на котором всё время играла музыка: «Дорога дальняя, дальняя…» Эта музыка уже настораживала. По репродуктору нас позвали получить дополнительные деньги на дорогу. Начался осмотр наших вещей, настоящий обыск. Были изъяты все режущие предметы и мой анализ работы за 5 лет (тетрадь), как секретные данные.
Подали состав грузовых вагонов с решётками на окнах и двухярусными нарами. Началась погрузка. Наша семья (5 человек) заняла верхние нары. В вагоне оказалось 6 семей. Ещё до отправки на сборном пункте тяжело заболела мать, её занесли в вагон. В таком состоянии я никогда не разрешал отправлять заключённого. Перед самой отправкой эшелона кто-то протянул руку через решётку и крикнул: «Полле, забирайте свои вещи». Это оказались мои бритвы, которые потом не раз смущали охрану, на вопрос — чем брились? — один из наших попутчиков показал лезвие безопасной бритвы, привязанное к палочке (фактически брились старинной немецкой опасной бритвой). Все мужчины в других вагонах были с бородами.
В скотском вагоне с парашей начался длительный тяжёлый путь от Урала до Джелгалы на северо- востоке от Магадана. От Кыштыма до Совгавани 3 недели пути, за это время только один раз на станции Иркутск загнали эшелон в тупик и под усиленной охраной разрешили детям и женщинам на 5 минут
