сказал.
Генка ничего не ответил. Он смотрел на Шурика виновато и беспомощно. Шурик покраснел и забормотал:
— Ты по-хорошему хотел... Чтоб интересно... Чтоб красиво... А он только орет: «Туда, сюда!.. За мной! Вперед!» Что, не так? Не так, да?! Молчишь? Ну и пожалуйста! Ладно! Пускай!
Шурик махнул рукой и убежал. Генка криво усмехнулся и сказал, не глядя на Олю:
— Ну, Шурик! Дает вообще-то...
— Ой, Ген! — поморщилась Оля. — Разговаривай по-человечески, а?
— Виноват, исправлюсь! — склонился в шутовском поклоне Генка, но голос у него дрожал. — Шурик мне нотацию читает, ты в училки лезешь!
— Гена!
— Алё?! — кривлялся Генка. — Вы меня? Был да весь вышел! Теперь так... Трепач... Псих- одиночка... — Он взглянул на побледневшую Олю и, чувствуя, как от отчаяния сжимается горло, хрипло сказал: — И тогда трепался. У изолятора. Ясно? Салютик!
И, сгорбившись, ушел.
Оля стояла, запрокинув лицо к небу, и со стороны казалось, что она разглядывает наползающую на солнце черную тучу. Откуда-то появилась Ползикова. Постояла, подозрительно поглядывая то на Олю, то на небо, потом спросила:
— Ты что, Травина?
— Ничего, — Оля даже не повернула головы в ее сторону.
— Плачешь, что ли?
— Еще чего!
— А лицо мокрое?
— Умывалась.
— Без полотенца?
— На солнце сушу.
— Где оно, солнце-то? — забормотала Ползикова. — Тучи!
— Для кого тучи, а для кого нет! — все еще глядя в небо, сказала Оля. — Ясно? Салютик!
Она помахала Ползиковой рукой и ушла.
— Дура и не лечится... — растерянно прошептала Ползикова и задумалась.
Она стояла, накручивая на палец конец своей жиденькой косички, нижняя губа смешно оттопырилась, опустились всегда поднятые брови, остренький носик стал толще и добрее, в глазах стояли слезы, и не понять было, кого она жалеет больше — себя или Олю.
Неизвестно, сколько бы она так простояла, если бы не увидела мальчишек, тащивших старый котел.
Ползикова шмыгнула носом, лицо ее опять стало пронырливым и хитрым, как у лисенка. Она вытянула шею и спросила:
— Это что у вас?
— Спрос! — сердито отозвался Тяпа.
— Нет, правда?
— Не видишь — котел! — пробасил Пахомчик.
— А зачем?
— Компот варить, — разозлился Тяпа.
— Ну да! Компот... Правда, мальчики, зачем?
— Металлолом это! — брякнул Конь. — Понятно?
— А разве наш отряд собирает? — встревожилась Ползикова.
— Слушай, иди ты отсюда... — шагнул к ней Тяпа.
— Спросить нельзя?
— Вали, вали!
Ползикова отошла, поджала губы, увидев торопящегося куда-то завхоза, крикнула:
— Аркадий Семенович!
Тяпа погрозил ей кулаком и с независимым видом уселся на опрокинутый котел. Ползикова отвернулась и сказала подошедшему завхозу:
— Вот!
— Что «вот»? — близоруко щурясь, переспросил Аркадий Семенович.
— Котел.
— Я, деточка, не слепой. Куда вы тащите эту грязь?
— Лом собираем, — зевнул Тяпа. — Металлический.
— Очень нужное дело! — закивал завхоз.
— Кто больше соберет, тому премия! — ухмыльнулся Конь, подмигивая Тяпе.
— Относительно премии я не в курсе, — озабоченно почесал пальцем переносицу Аркадий Семенович. — Но раз надо — будет. У меня кровати списанные лежат. Можете взять.
— Где? — встрепенулась Ползикова.
— На хоздворе. За дровами.
— Ага! — Ползикова повернулась на пятке и убежала.
Аркадий Семенович посмотрел ей вслед и опять почесал переносицу.
— А кто будет вывозить?
— Кого? — передразнивая завхоза, почесал нос Тяпа.
— Лом.
— Не знаю, — пожал плечами Тяпа.
— Представьте, и я не знаю. Ну, ну... Тащите. Там разберемся...
Аркадий Семенович побежал, будто покатился, на своих коротких ножках в столовую, а мальчишки повалились на траву, задыхаясь от смеха. Потом Конь сел и сказал:
— Людмила идет.
— Давай в лесок! — скомандовал Тяпа. Мальчишки, как муравьи, облепили котел и скрылись за дачами.
Людмила шла не одна. Рядом с ней, широко ставя ноги в мальчиковых полуботинках, шагала докторша. Она сама была похожа на мальчика: маленькая, худенькая, с прямыми плечами, на которых белый халат висел как на вешалке. Докторша и стриглась под мальчика. И носила очки в круглой детской оправе. Только волосы были седыми, а лицо в мелких-мелких морщинках.
Сунув сжатые кулачки в карманы халата, докторша озабоченно говорила Людмиле:
— Очень странные травмы, Людмила Петровна! Я бы сказала, производственные!
— Что это значит? — не поняла Людмила.
— Повреждения кожного покрова, нанесенные в результате неумелого или небрежного обращения с режущими инструментами. Рваные и колотые раны.
— Раны?! — ужаснулась Людмила.
— Пока незначительные, — успокоила ее докторша. — Но все время у одних и тех же!
— Орешкин и компания? — мрачно спросила Людмила.
— Да... — вздохнула докторша. — Вы уж проследите за этим, пожалуйста!
— У них вожатый есть, — нахмурилась Людмила и, увидев идущего навстречу Вениамина, добавила: — Легок на помине!
Вениамин, заметив их, хотел свернуть в сторону, но остановился и спрятал руки за спину.
— Здравствуйте! — сказал он.
— Здравствуй... — буркнула Людмила. — Опять на твоих жалобы.
— А что такое? — обернулся Вениамин к докторше.
— Собственно, жалоб нет, — пожала плечами докторша. — Беспокоит количество травм во втором звене. Режутся, колются, царапаются!
— Ах, это! — беспечно махнул рукой Вениамин.
На солнце сверкнул топор, который он до этого прятал за спиной.
