И скончается в бесславии в пути, как все скитальцы.
Возмутившись его реформам, еще при жизни Никона, вопия о том, что и он, Никон, частицею своей души принадлежит Соловкам восстанет Соловецкий монастырь. Круг замкнулся. Я схожу с причала Хета на Соловецкую землю. Что дальше. Зачем я здесь?
2
Когда я еще только ехал, напитавшись, как божьей росой, рассказами об ауре, благости и великолепии Соловецких островов, то думал что вот, дескать я приеду, и на меня что-то этакое снизойдет и что-то там откроется. Что некое наитие заставит меня всё понять. Что душа моя обретет что-то сокровенное и этим сокровенным удовлетвориться.
Но сойдя с катера я ничего подобного не ощутил. Вот, Соловки, — подумал я, — Что дальше? Я, казалось забыл, для чего сюда ехал и о чем хотел узнать. Вместо снисходящего на меня откровения я ощутил состояние, про которое в народе говорят: «Ходит, как мешком хлопнутый». Но состояние мне неожиданно понравилось и я решил с удовольствием в нём пребывать. Побуду, дескать, пока не надоест, да и обратно. Кстати, как ходят поезда по Кемскому вокзалу?
Сняв у одного хмыря по сносной цене квартиру, я принялся, как и любой турист, предаваться обильному безделию. Я бродил по Соловкам вдоль, исхаживал их поперек. Я бывал в Реболде и на Муксалме, был на Секирной горе и в ботаническом саду. Катался в одиночестве на лодке по озерно- канальной системе не обращая внимание на вздувшиеся на ладонях пузыри. Разгуливал по мысу Печак, ползал по Филипповским садкам, ездил на Заяцкие острова. Осматривал лабиринты. Гулял по монастырю. Бродил вокруг Святого озера. Блуждал по шхероватым берегам Долгой губы. Видел в лесу остатки землянок. Был практически везде и дофига где еще. Наплевав на недовольство экскурсоводов совал свой нос куда не следует. И мне не надоедало.
Соловецкие экскурсоводы любят рассказывать ужасы. У них какое-то маниакальное стремление всех запугать. Всех и всем. Злодеяниями ли, чудесами — неважно. Там ангелы секут рыбачку, здесь воду голыми руками из проруби в прорубь носят. Нет, я понимаю, история, но все же. Так, будучи на Заяцких островах я осмотрел тамошние доисторические сооружения — лабиринты и насыпи. Добросовестно осмотрел все два лабиринта, что показал экскурсовод, и кучку унылых россыпей, про которые экскурсовод промычал нечто нечленораздельно-пугающее. А вернувшись на Большой Соловецкий остров купил книгу Олега Кодолы «Путь лабиринта», из которой узнал, что лабиринтов на острове не 2, а много больше. С ближайшим судном я опять отправился на Заяцкий остров. Там я подступил к экскурсоводу с требованием предъявить к осмотру недостающие лабиринты. Экскурсовод отнекивалась, отговаривалась, потом перешла к запугиваниям. Дело доходило до «духов мертвых» и их мести всем вторгающимся в пределы «сумеречной страны». Проводились параллели с археологами-первооткрывателями египетских гробниц и постигшей их каре. Мои намерения расценивались как гробокопательство. Духи ада сгущались над моей головой.
И я решил что уж на островке площадью 1.2 кв. км. разберусь как нибудь сам. И поскакал по мокрым валунам, минуя тропки, на поиски новых лабиринтов. Все описанные в книге я конечно не нашел, но кое- какие обнаружил. Несмотря на ужасы и проклятья.
Или другой момент. Было у меня несколько часов свободного времени. Я пришел в Соловецкое турбюро и попросил какую-нибудь короткую экскурсию.
— По лагерным местам не хотите? — спросили меня в турбюро.
— Нет, не хочу — ответил я.
— Отчего же?
— Вы знаете, я приехал к вам из края, в котором до сих пор огромное количество лагерей. Я достаточно осведомлен о теме.
— У нас сталинские.
— А у нас и сталинские и действующие.
— А у нас Соловецкие (как будто это аргумент), Флоренский и т. д.
— А у нас Вишера, Шаламов и Берзин.
Служительница из турбюро помолчала и, поджав губки гузкой, привела последний, убийственный с её точки зрения аргумент: У нас лагеря гораздо кровавее были, чем у вас. Я не стал спорить и ушел. Я вообще не люблю меряться масштабами трагедий. Но я отвлекся. О чем я, об ужасах? После спровоцированного Никоновскими реформами Соловецкого восстания на Соловках пролилась кровь. И место, физически оставшееся таким же, незримо изменилось. Могли ли Соловчане не восстать? Могли ли смириться, принять исправленные книги и служить, множа и без того свои обширные льготы? Если бы дело было только в деньгах, они бы так и поступили. Но то были люди с особым духом. Были. Вот главное слово в окончании очередной исторической вехи Соловков.
После подавления восстания сюда ехали не усмирять мятеж души, и не черпать силы для преображения мира. Теперь здесь усмиряли мятежные души. Сюда по — прежнему ехали авантюристы, но теперь они ехали умирать.
Разбойники и самозванцы, дипломаты и заговорщики, государственные деятели и расколоучители, мыслители и художники. Лучшие люди, искавшие применение своей натуры в самых различных областях, жаждавшие познать широкие объятья мира. А вместо этого их ждали тяжело давящие клещи Соловецких каменных мешков полтора на два метра.
Теперь Соловки не подпитывали кипучую натуру попавших сюда, а высасывали из них жизненные силы. Смиряли и усмиряли. Потребовалось двести пятьдесят лет чтобы Соловки начали укрощать дух, чтобы начали исполняться несбывшиеся мечты первых Соловецких страстотерпцев — Германа, Савватия и Зосимы.
Удивительно, но для этого потребовалось залить Соловецкую землю кровью и устроить из неё тюрьму. Узников в Соловки заточали и раньше. Но это был скорее вид ссылки, со всевозможными послаблениями в надзоре. Так еще в 1651 году Никон, тогда митрополит Новгородский писал Соловецкому настоятелю:
Нет, настоящая тюрьма, не по атрибутам, а по духу, на Соловках устроилась только тогда, когда пролилась кровь. Когда на Соловки пришли люди люди военные, оружейные, пришли с войной. Пришли не с миром, а усмирять. В этом природа тюрьмы, в этом природа застенков. История еще закольцует этот сюжет, но об этом позже.
Да, за все время существования монастыря его узниками было не более пяти-шести сотен человек. Что это по сравнению с десятками тысяч УСЛОНа? Но я, как уже говорил, не люблю измерять что либо масштабами трагедий. Любая трагедия печалит сердце неизбывной печалью. Любая трагедия такова, что её некуда девать. Её невозможно вместить ни в какие рамки, никуда пристроить, никак к ней приспособиться. Её можно только изжить.
А на Соловках изживали страшно. Приверженный расколу Семён Шубин пробыл в заточении 63 года, скопец Дмитриев — 60 лет. Последний гетман Украины Кальнышевский был брошен в Соловецкий застенок в возрасте 83 года и провел в холодной камере метр на два 26 лет!
А многих, таких как Афанасий Белокопытов, содержали в застенках
И все же Соловки, даже пускай и не по своей воле, но по прежнему влекли к себе сорвиголов и авантюристов. Соловецкие застенки не знали уголовников. Даже Стенькины разбойники окопались на Соловках вольной стаей. А соловецкие казематы заключали людей имеющих помыслы и замыслы. Декабрист Шаховской, участники тайного общества Попов и Критский, вольнодумец Андрузский. Соловки, совершая над людьми насилие, не вмещали в себя зла. Но и добром, после
