подавления мятежа здесь не пахло.
Одними из последних заключенных Соловецкой тюрьмы были народовольцы Потапов и Григорьев. В 1883 году тюрьма закрыта, а в 1886 году убран караул. В монастырь продолжали ссылать провинившихся клириков, но это уже не было заключением.
Соловки стали монастырем. Монастырем как он есть, без дополнительных, несвойственных ему функций. Технический прогресс привел к этому времени к тому, что Соловки утратили и оборонительные функции и крепостные стены монастыря стояли теперь вековечным памятником беспримерному трудовому подвигу их воздвигших. Радость бытия просияла, как торжество духа над скорбью. Соловки, казалось бы опять готовы были принять мятущиеся души. Принять добровольно, принять, чтобы взбаламутить их еще больше и послать обратно, в мир. Но не принимали. Кровь легко состирывается, но почти никогда не смывается. Надругательство, бывает, забывается, но никогда не прощается. Смысл места и смысл действия был искажен.
На Соловки потянулись богомольцы. В их потоке не было недостатка и ранее, но вот, настал период, когда только они одни и ехали на Соловки. Могла ли эта земля долго существовать в таком покое? Не слишком ли мал для нее лишь один, монастырский смысл?
Монастырь слишком громоздкая хозяйственная единица, слишком большое предприятие, слишком сложная в управлении посудина. Такую организуют для нескольких целей. Если монашество это способ самодисциплины и самопознания основанный на религиозных началах и имеющий собственную систему, то монастырь — это уже организация монашествующих. И, как любая организация, он стремиться расширить область своих действий. Помимо организации общежительства монахов и связанной с этим хозяйственной деятельности монастырь, и уж русский монастырь точно, нес еще несколько дополнительных функций. Как правило в числе этих функций были образовательная (миссионерская) и оборонительная, когда монастырь выступал как крепость, как неприступный рубеж на пути неприятеля. Соловецкий монастырь на протяжении истории немало потрудился как оборонительный рубеж. Два самых известных эпизода — уже упоминаемое соловецкое сидение 1668–1676 годов, и бомбардировка Соловков английскими судами в рамках Северной кампании Крымской войны в 1854 году. Менее известных эпизодов десятки.
С миссионерской деятельностью хуже. Нести веру Христову в необозримых просторах Белого моря было просто некому. Немногочисленных жителей побережья проще было окормлять с материка. А Соловки изначально — это пустынь. Место, где отшельники, в уединении и покое общаются с вечным. И все же на Соловках, вопреки всему, создается громадный монастырь и ширит свою деятельность. В другом бы месте он давно уже зачах, а здесь процветает. И тянет к себе людей. Опять время и место соединяются здесь и задают вопрос — зачем? Зачем не уединенная пустынь, зачем не военная база или крепость? А просто наверное место такое, притягивающее…
А я перехожу дорогу от монастыря и взгляд мой упирается в вывеску «почта».
Телеграф. Телеграмму мне давать некому, в начале 21 века этот вид связи окончательно вытеснил мобильный телефон. Теперь телеграф служит лишь узконаправленным целям различных ведомств. Ну и еще туристам при подтверждении категорийного маршрута. А вот в начале века прошлого…
В 1904 году посредством телеграфной связи мир обежала новость, имевшая резонанс, впрочем, только в России. Несколько десятков нижних чинов из эскадры адмирала Рожественского, что шла через полземного шара к японским берегам приняли обет стать после войны монахами Соловецкого монастыря.
В войне с Японией к тому времени Россия увязла глубоко. И буксовала, и газовала на месте, разбрызгивая в стороны комья неудач и грязь сопровождавших их склок. В надсадно ревущем движке все глубже увязающей России не чувствовалось никаких героических ноток, а лишь характерное поскуливание изношенного механизма. Внутри страны утлую лодку политики во всю качала тогдашняя «молодая шпана» желавшая стереть с лица земли не только Россию, а вообще всё. До основанья! А затем…
В общем, России требовались герои, но героев не было. Те что были, вроде адмирала Макарова или художника Верещагина были конечно героями, но они были героями мертвыми. А требовались живые. И вот, таковые объявились в отправленной на заклание эскадре Рожественского. Правда о том, что они герои эти морячки не знали.
Шустрые матросики, пропилив полмира, вдоволь нагулявшись по портовым притонам и назубатившись с офицерами, авантюристы, но совсем не раннесоловецкого пошиба, а так — шпана и шантрапа, как отражение эпохи и нравов, они решили заранее забронировать себе царствие небесное на земле, а заодно и индульгенцию от трибуналов и судов. При любом исходе, при заранее гнилой ставке, хватаясь за соломинку, они хотели взять банк. И взяли его.
Они выжили. Отбыли положенное в японских лагерях и вернулись на родину, ничего хорошего не ожидая. Ибо проходимцев и провокаторов обычно не ждет ничего хорошего. Они уже и забыли о том своем, в горячке данном в присутствии вечно пьяненького корабельного попика, обете. А родина не забыла. Родина встретила их как героев. Практически единственных живых героев позорно проигранной войны.
Отгремели фанфары. Высохли слезы на румяных личиках воспитанниц Смольного. И под ногами цусимских «героев» вновь закачалась палуба. Цусимская братва отчалила навстречу Соловецкой братии.
Когда нетвердой походкой матросики сошли на соловецкую землю она заходила ходуном уже под ногами у встречающих.
В Соловецкий монастырь прибыли не несколько десятков послушников, овеянных ореолом героизма и исстрадавшихся в ратном подвиге и странничестве по дальним морям. И даже не несколько десятков монахов. В монастырь прибыло несколько десятков ИЕРОМОНАХОВ. То есть монахов, могущих совершать таинства.
Так, политическою волею на морячков ни с того ни с сего снизошла благодать Божия и они смогли вдруг крестить, отпевать, причащать. В общем совершать те действия, когда их посредством вершит свою волю Святой Дух.
Безграмотная шушера, прошланговавшая службу военную вдруг оказалась вовлечена в службу церковную. Естественно, кроме как косить и шланговать они ничего не умели, не желали уметь и не стремились. И они занялись тем, что умели. Они стали качать права.
Монастырь погряз в склоках. Жалобами оказались завалены все надзорные и исполнительные органы — как церковные, так и гражданские. Монашество пыталось бороться — но десятки луженых глоток, приученных молодецки орать в голос «здражлабла» вчистую перекрывали голоса привыкшие к исполнению торжественный церковных песнопений. «Героев забижают» звучало неизменно громче чем «Спаси Боже». И героев «забижать» не давали.
Письма, распоряжения, телеграммы. Зачастившие комиссии. В результате блатная нахрапистость взяла верх над тонкой интеллигентностью. Был смещен архимандрит Иоанникий. Братва одолела братию. Но, в отличие от 17-го века, когда государевой волею посланная братва в лице стрельцов взяла монастырь штурмом, в 20 веке государевою волею братва, превращенная в братию взяла монастырь подлостью.
Подлость была и в 17 веке, но она была лишь эпизодом, открывшим осаждавшим ворота твердыни. В 20 веке подлость стала системой, образом мысли и образцом поведения. Зло, которому Соловки ожесточенно сопротивлялись почти пятьсот лет новой истории захватило обитель без боя. И символично, что это зло приобрело вид опереточных жуликов — мелких, гадких, подлых, целиком ущербных.
И еще более символично то, что примерно в это же историческое время, плоть от плоти «монахов- матросиков», такой же карикатурный жулик, дезертир, бродяга и шваль Анатолий Железняков, более известный как «Матрос Железняк» произнес в Таврическом дворце свою знаменитую фразу.
«Караул устал и хочет спать. Прошу прекратить заседание». Именно этой фразой было низвергнуто в пропасть гражданской войны Государство Российское и прекратило существовать.
Из пучины хаоса вырастало, как проклятый остров, новое время. В нем не было места ни монастырской святости, ни сиятельной государственности. То было время вырожденцев, маньяков и хапуг. То было время кровавой пены и бесчисленных ужасов. Время предательств и неоплаченных счетов.
Авантюристам всех мастей ни к чему была таинственная земля. Она ни на что не могла вдохновить. Растерзанная, развращенная предательством, она уже никого не манила.
