рассчитывал их траекторию, жаждал отогнать прочь.
— Вот и отлично, — кивнул Лил Уоллис и вложил Иоанну в ладонь что-то маленькое, квадратное и холодное. Потом кивнул и пошел прочь.
Иоанн смотрел на зажигалку. Перевел взгляд на удаляющуюся спину Лила Уоллиса, и ему явилось решение, простое и ясное: Мюриэл заслужила счастье.
Дрожь пробежала по Иоаннову телу. Он подумал: «Меня удивляет этот смертный. Этот смертный удивляет меня!» Сердце Иоанна бешено стучало в груди. Он посмотрел на Мюриэл в белоснежном платье, медленно кружащуюся с племянницей. Как такое возможно?
На этот вопрос Иоанн ответил себе сам: «Потому что за десять тысяч лет тебе ни разу не приходилось видеть, что люди избирают, когда предоставлены сами себе».
Иногда он терялся в новой жизни. Порой, сидя с Лилом Уоллисом за шахматной доской у пруда, он кормил уток булкой, и тут сердце внезапно заходилось в груди, и он задавался вопросом: «Что же я делаю здесь? Я же попусту трачу время, я должен сделать что-то ужасно важное, и первым делом мне следует овладеть разумом вот этого человека — удостовериться, что он подчиняется мне, находится под контролем». Он зажмуривался и ждал, пока схлынет накатившее чувство.
Или на церковной скамье Иоанн распевал псалмы Давида, и вдруг его охватывали воспоминания: вот он идет по обнесенному стеной городу, направляясь ко двору властелина горной страны полукочевого народа. В вечернем воздухе ревут ослы, толпа рабов падает ниц пред ним. Хмуро окидывает он взглядом принцев и лордов — этот чересчур покорный, другой слабый и убогий, вон тот развратный: ни единого не хочется приблизить к себе. Обернувшись, он встречает жесткий взгляд и неистовую усмешку мальчика- менестреля, который сидит в углу с арфой в пастушьих руках. Тут же осеняет мысль: «Ах, наконец. Ты. Именно с тобой во главе я построю империю, тропу к Богу. Не важно, кем прежде был ты, теперь ты принадлежишь мне; отныне ты — стрела, нацеленная в Небеса». Он видит, как в глазах юноши зарождается страстное желание, жажда, которой нет конца, и лишь Иоанн в силах ее утолить.
Или на мельнице Иоанн вдруг замирал на ходу с пятидесятифунтовым мешком муки на плече, припоминая тень прошлого. После того как он сотню веков пировал за счет людской преданности и нужды, когда он был могуществен и свободен от страхов, он пробился сквозь Последнюю Дверь Мечтаний. И за этой дверью, где он ожидал увидеть ангелов и получить ответы на все вопросы, — там, в невозможно ярком свете, он увидел гигантское насекомое, стремительно перебирающееся через стену. И Иоанн знал, что этот робот, этот пустой мертвый механизм, взбирающийся все выше и выше по мертвым телам, — этим насекомым был он сам.
Он сжег свой замок. Предал пламени и собрание реликвий — нефритовый кинжал, кого-то пронзивший, локон чьих-то волос. Плюнул на всевозможные блага. Затерялся в Европе, ставшей воплощением ада: под свист снарядов брел через горы трупов, тащился по грязным дорогам под аккомпанемент звона бубенцов и блеяния голодных коз. Он смотрел на синие стены, он видел глаза своих жертв. Целая стена глаз во тьме. Годы слились в единый долгий миг ужаса, гнева и позора. Затем он пересек Атлантику.
Он подбрасывал мешок на плече и переступал с ноги на ногу. Окидывая взглядом занятых работой мужчин, складывавших мешки, задерживался на каждом из них, шепотом произнося имена. Вот Генри. А там Рой. И Лил Уоллис. Думал о Мюриэл, которая ждет его дома. О ветчине и зелени. О кофе. О шахматах. О «Лаки страйкс».
А со стены по-прежнему глядели на него глаза.
Иоанна занимало расположение фигур на шахматной доске, нравилось жертвовать одной фигурой во имя спасения другой, загонять в углы, менять пешку на королеву, есть фигуры противника. Ему доставляло удовольствие будто бы случайно сделать глупый промах и с показным разочарованием отдать последнюю фигуру Лилу Уоллису. И если Иоанн старательно глядел на резвящихся в пруду уток или мурлыкал про себя песенку, иногда ему удавалось отвлечься настолько, что ходы Лила Уоллиса даже удивляли его.
Солнце уже совсем садилось. Лил Уоллис прикурил и вернул Иоанну зажигалку.
— Ну и как тебе семейная жизнь? — спросил он.
— Не жалуюсь, — ответил Иоанн, взглянув на Лила Уоллиса. Вопрос был дружественным и бесхитростным. Но Иоанн почувствовал себя неловко.
— Думаю, теперь вам самое время поработать над потомством, — глядя на водную глядь, улыбнулся Лил Уоллис.
Кровь ударила в голову Иоанну и тут же отхлынула прочь. Перед глазами встала рыдавшая в кухне Мюриэл.
— Замолчи, — бросила тогда она, отталкивая его. — Да, Иоанн, да, я знала, какую избрала жизнь, а теперь отстань, оставь меня в покое.
На ее щеках блестели слезы, хлопнула дверь спальни. (А ведь он мог рассмешить ее, снова сделать счастливой, тут же и запросто! Он закрыл глаза, зная, куда приведет этот путь: умалишенный среди пустого дворца, перевязанный лентой локон, охваченный пламенем.)
Лил Уоллис заерзал на стуле.
«Так вот ты как, так тебя и растак, — подумал Иоанн. — Да, ты был прав. Именно ты — тот, кто нужен Мюриэл. С тобой она смогла бы построить настоящую жизнь, обрести нормальную семью. Я же способен дать ей лишь видимость всего этого».
Он раскрыл глаза и прочел во взгляде Лила Уоллиса лишь сострадание.
Вот это уже слишком. Иоанн вскочил с места и быстро пошел в лес. Лил Уоллис что-то сказал, но он шагал все вперед и вперед. Не сказав ни слова, не сделав ни единого жеста. Ибо если бы он это сделал, то не ручался бы за себя.
Иоанн помочился на дерево, застегнул штаны и углубился дальше в лес, направляясь к заброшенному кладбищу. Он унял сердцебиение и рассматривал игру теней меж листвы. И вдруг увидел на краю кладбища девочку.
Светлые волосы давно не мыты, платьишко сшито из старого ситцевого тряпья. Ей было около одиннадцати. Закрыв глаза, она стояла на коленях в грязи, в последних зеленоватых лучах заходящего солнца, пробивающихся сквозь листву. И молилась. Ее губы неуклюже шевелились. Слезы катились по щекам.
Иоанн постиг ее молитву, словно пробивающийся сквозь вуаль луч. Для него вуаль оказалась каменной стеной, а дверь, которую он открыл ценой неимоверных усилий, для девочки была не толще паутинки. Она шептала Богу прямо в уши.
Иоанн изменил свою внешность и стал белым, исполненным умиротворения и утешения. Опустился подле девочки на колени и коснулся ее плеча. Она открыла глаза, но испуганной не выглядела. Напротив, улыбнулась ему.
— Меня зовут Иоанн. А тебя?
— Сара, — ответила девочка.
Она прикусила губу, ожидая вопроса: «Что ты делаешь среди леса одна?» Вместо этого ее собеседник спросил:
— О чем ты молишься?
Сара вздохнула глубоко и судорожно, но не заплакала, а сказала:
— Я живу с бабушкой, которая очень больна. Когда она умрет, я останусь одна. Мне не к кому идти. Но я не боюсь. Совсем не боюсь. Господь пошлет мне кого-нибудь.
Иоанн погладил девочку по головке. У этой крошки глаза были ярко-голубыми, с крапинками. И разрез глаз казался таким знакомым. Где же раньше он видел такие глаза? Интересно, разрешается ли в благих целях чуть-чуть манипуляции. Наверняка ему удастся подыскать семью белых, готовых удочерить малышку. Может, он попросит Мюриэл пойти наперекор традициям. Может…
За спиной под чьими-то шагами хрустнули опавшие листья.
— Иоанн? — окрикнул его Лил Уоллис.
Иоанн подпрыгнул от неожиданности. Ах, проклятье, он утонул в глазах малышки. Сара дико озиралась по сторонам. Лил Уоллис хмуро глядел на них. Они, в свою очередь, тоже смотрели на него, и
