даже не подозревал, что может до нее не дожить.
Однажды вечером, когда уже стемнело, за ним прибежал мальчишка из соседней деревни. Из сбивчивого рассказа мальчонки Дмитрий понял, что его отец, Фрол, когда-то один из самых крепких крестьян в округе, ныне раскулаченный и с горя спившийся, страдает от приступа белой горячки – «чертей ловит». Услышанное совсем не обрадовало Волковского – не будучи специалистом по психиатрии, он опасался сталкиваться с психически больными. Но делать было нечего, долг врача превыше всего. И радуясь, что сегодня вечером хоть и холодно, но хотя бы ясно и нет дождя, Дмитрий прихватил свой саквояж и отправился вместе с мальчишкой.
У дома больного, откуда доносились ругань Фрола и какой-то грохот, уже собралась небольшая толпа. Хозяйка в одном сарафане, без тулупа, окруженная целым выводком детей, держа на руках орущего младенца, плакала и жаловалась соседям, что муж никого не узнает и гонит прочь из избы – а на улице холодно, дети голодные, да и спать пора… Увидев Волковского, она кинулась к нему и принялась умолять, чтобы «дохтур» дал бы ее мужу какое-нибудь лекарство «от буйства», потому что «моченьки уж нет». Дмитрий, которому хотелось только одного – поскорее разделаться с этим и вернуться домой, к теплой печи, быстро оценил обстановку и жестким тоном, которым привык разговаривать с этими темными людьми, приказал:
– Нужно пару мужиков покрепче. Подержите его, пока я укол сделаю…
Толпа зашумела, заволновалась, наконец выплеснула с большой неохотою двух человек. Однако идти в избу никто не торопился.
– Как бы он не того… На людей бросаться не стал… – проговорил с опаскою тот из добровольцев, что был пониже ростом.
Волковского это вывело из себя.
– Да что вы, ей-богу!.. Мужики – а трусите, хуже баб…
Легко взбежал на крыльцо, рванул на себя дверь, шагнул в сени… Потом на миг что-то вспыхнуло перед глазами, острая, дикая, невыносимая боль раскроила затылок… И настала полная тьма.
Когда он пришел в себя, уже светало. Боль в затылке была еще сильной, но уже терпимой. Дмитрий осторожно дотронулся руками до головы, четкими профессиональными движениями ощупал рану, потом, не веря самому себе, еще раз, и еще… Не может быть! Такого просто не могло быть! Величина, место и характер повреждений, нанесенных, очевидно, топором, не оставляли никаких сомнений – полученная травма должна была оказаться смертельной. Удар, неизвестно откуда обрушившийся на его затылок, раскроил череп, расколол его, как лакомки раскалывают камнем орехи. После такого удара Волковской не должен был задержаться на этом свете ни секунды – но он был жив. И даже, если не обращать внимания на головокружение и нытье в затылке, – в полном порядке…
Только лежать жестко. Оглядевшись, Дмитрий понял, что находится у себя дома, но лежит, точнее, теперь уже сидит, не на своей кровати в углу, а на столе, посередине комнаты, в чистой рубахе и со свечой в руках. Должно быть, его сочли покойником, обмыли и переодели… Но ведь это так и есть, он и должен был быть покойником, при такой ране невозможно выжить, исключено… Но он жив. Что это – чудо? Или… колдовство?
Волковской отшвырнул свечу, сполз со стола, пошатываясь от слабости, оделся, обулся, на всякий случай обработал уже затянувшуюся рану и перевязал голову. Затем накинул тулуп, нахлобучил шапку и вышел из дома.
Свет занимавшегося дня выделял черные ветви на фоне белесого неба. И крышу Арининой избы. И столпотворение возле ее крыльца. Здесь была чуть не вся деревня – намного больше народу, чем ночью у дома Фрола.
– А я и слышу, – жестикулировал Коряга, приземистый мужичонка с клочковатой бородой, Аринин сосед, – целую ночь – стук, шум, гром… И вроде голоса какие-то… Не иначе – нечистый к ней ночью прилетал!
– Вот страсти-то, – крестились односельчане.
– Ох, и страсть, страсть! – соглашался Коряга. – Милостью Божьей уцелел-то! Выхожу корову на выпас гнать, а тут – вот те нате, эдакое дело!
Раздвигая плотные спины, Волковской издалека увидел что-то темное, неподвижно вытянутое. Склонившись, он долго не мог поверить, что перед ним на тусклой, серой, убитой ногами земле лежит Арина… В жизни всего лишь некрасивое, после смерти лицо ее стало безобразно-отталкивающим, набухло черно-синей, точно чернила, кровью. Но еще страшнее показалась запавшая, плоская грудь… Что с ней сделали? Умертвили – каким способом? Ударили в грудь? Раздавили? Волковской отбросил край длинной черной накидки, которую Арина надевала лишь в особых случаях, – и лишь тогда понял. И отпрянул…
То, что представлялось грудью, на самом деле было спиной. Мертвая Арина лежала на животе. И лишь таращилось выпученными бельмами в светлеющее небо ее обращенное назад лицо.
– Анчутка-то шею ей скрутил, – смачно сказал кто-то рядом.
«Жизнь за жизнь», – вспомнилось Волковскому. И другое: «Я тебя за версту чую…»
– Дохтур! – вдруг ахнули в толпе. – Дохтур… Так ты ж это… Помер же нынче ночью… Тебя ж Фрол Кузнецов топором убил… Всю башку разнес…
Толпа испуганно расступилась, отпрянула в разные стороны от Дмитрия. Люди глядели на него, ожившего мертвеца, с ужасом, истово крестясь и бормоча побелевшими губами молитвы. Волковской на миг замер, не зная, чего от них ожидать. Возможности объяснить этим дикарям свое чудесное спасение, возвращение с того света у него не было – в том числе и потому, что он сам не понимал его природы. И что теперь будет? Пожалуй, с них станется – могут просто растерзать, забить кольями, дабы неповадно было упырю шляться по земле и пугать честной народ… А значит, надо бежать. Бежать, сию же минуту, пока они не опомнились!
Он развернулся и, несмотря на слабость и головокружение, со всех сил бросился прочь. Погони, на его счастье, не было – побоялись.
Глава седьмая, в которой неприятности Виктора Волошина растут в геометрической прогрессии
Отпуск Волошина близился к концу. Вера больше не появлялась, и с каждым днем Виктору становилось все хуже и хуже. С горя он посетил еще несколько медицинских учреждений. Безрезультатно. Ни в одной из клиник не обнаружилась врач Вера Соколовская, и ни в одном из центров ему не смогли поставить никакого диагноза. Виктор терпеливо переносил обследование за обследованием, перемещаясь из кабинета в кабинет, знакомясь со все новыми и новыми приборами и терпя манипуляции различной степени болезненности. Боль, однако, была страшна не сама по себе, а как преддверие того, о чем Волошин имел очень смутное и оттого тревожащее представление… И каждый раз слышал, что никакой патологии у него не обнаружено. Все сданные анализы оказывались хорошими, обследования не выявляли никаких отклонений, никакая диагностика, проводимая как живыми профессионалами, так и суперсовременной медицинской техникой, не обнаруживала у него никаких заболеваний.
«Эти сволочи-врачи утверждают, что я совершенно здоров… – злился Виктор, покидая очередную клинику. – Почему же мне тогда с каждым днем все хуже и хуже? Не могут поставить диагноз, а еще такие деньги дерут!»
Что еще он делал в эти незапомнившиеся дни? Не отдыхал – это точно. Все его естество сжигала мучительная тоска по русоволосой женщине с такими необыкновенными, умопомрачительными зелеными глазами – и действительно, они ведь помрачили его ум… Зная, что это совершенно бессмысленно, он все- таки побывал еще несколько раз на Сиреневом бульваре, но поездки не принесли ничего нового. Как и ежедневные многократные телефонные звонки в ее квартиру, на высветившийся некогда на его мобильном номер, с которого ему однажды позвонила Вера.
Служба безопасности агентства недвижимости «АРК» рыла землю в поисках информации. Кое-что им удалось узнать, например, то, что Вера Соколовская действительно имела специальность врача: в тысяча девятьсот девяносто шестом году она окончила Российский государственный медицинский университет, кафедру клинической психологии. Несколько лет работала в районном психоневрологическом диспансере, потом уволилась, что называется, «в никуда», и ни последующие места ее работы, ни тем более нынешнее были неизвестны.
В какой-то момент показалось, что Волошину вдруг улыбнулась удача. Руководитель службы
