«Ну и что? – разозлился на самого себя Виктор. – Ну, не приняты у нас телячьи нежности, что с того? Подумаешь! В каждой семье свои традиции. А о воспитании судят по конечному продукту – то бишь что получилось из детей. Так что я – в порядке! В полном порядке! Более чем в порядке!»
– Ты чем-то недовольна, мама? Если нужно что-то купить или выписать из-за границы – скажи, ты знаешь, я всегда…
– Ну что ты, Витя, – мать смотрела в сторону, а в голосе место металлических заняли влажные, слезливые нотки, – ты и так много вкладываешь в Привольное. Притом что так редко здесь бываешь… Видел бы твой папа, какую ты здесь создал красоту, – вот бы он порадовался!
Несколько лет назад, когда дела Виктора резко пошли в гору, его риелторская фирма приобрела известность, и он впервые начал оперировать цифрами, выражавшимися не в тысячах рублей, а в сотнях тысяч и миллионах долларов, он прежде всего вложил появившиеся средства в оборудование загородного дома для матери. Сначала хотел купить для нее что-нибудь более престижное, чем их дачный домик, привозил ей глянцевые проспекты, рисующие прелести жизни на Рублевке, соблазнял снимками роскошных коттеджей, уговаривал приобрести то один, то другой фешенебельный дом вместе с прилегающим к нему садом… Но Валентина Васильевна, крепко сжав губы, каждый раз отрицательно качала головой и сухим и напряженным голосом повторяла: «Я не хочу уезжать из Привольного, Витя. Здесь мы разбивали участок вместе с твоим отцом, здесь прошла почти вся моя жизнь, здесь рос ты, и я знаю здесь каждое дерево, каждую тропинку… Я люблю эти места и не хочу покидать их».
«Но ведь твое хваленое Привольное – это всего лишь полдома да маленький участок! – пробовал урезонить ее сын. – Может быть, он и был хорош когда-то по прежним, еще советским, меркам, но сейчас-то наши понятия да и возможности изменились. Я могу теперь обеспечить тебе куда более высокий уровень комфорта, мама! Неужели ты не хочешь хоть на старости лет пожить достойно?»
Узкая линия губ пожилой женщины становилась еще тверже, еще горестней, и она вновь и вновь давала Виктору тот же самый ответ: «Я никуда не уеду из Привольного. Если хочешь, можешь построить себе дом где-нибудь в престижном месте и жить там вместе с семьей, которую ты, надеюсь, когда-нибудь все-таки заведешь… А меня оставь моим воспоминаниям, моим причудам и моей старости».
И Волошин уступил. Привольное так Привольное. Но ведь и в Привольном можно жить по-человечески! Сначала он уговорил овдовевшую соседку продать им вторую половину дома, потом пришло в голову выкупить и несколько других близлежащих участков – до самого озера. Виктор пригласил лучших строителей и самого грамотного из известных ему специалистов по ландшафтному дизайну, – ведь он, теперь уже профессиональный риелтор, повидал их немало. Новое пристанище для матери было построено быстро и без всяких крикливых новорусских тенденций. Просто милый и уютный деревенский дом, где ни одной детали убранства не выставлялось напоказ, где резными были только наличники и балясины лестницы, спускавшейся от веранды в сад, а все остальное поражало устойчивой добротностью и верностью старым традициям. Волошину всегда нравился этот дом, он обычно отдыхал тут душой – но не сейчас. Ни уютная обстановка, ни красота природы не смогли унять медленно закипавшего внутри раздражения.
– Тогда в чем дело? – продолжал допытываться Виктор. – Ты отлично знаешь, что я много работаю и не могу часто у тебя бывать. Так, может, тебе в мое отсутствие подобрать компанию повеселее? По-моему, ты просто киснешь и хандришь!
Мать передернула плечами. Но Виктора уже охватил азарт:
– Нет, ты все-таки послушай! Я человек опытный, мой бизнес требует умения разбираться в людях… И я не могу себе объяснить, что тебя побудило создать себе в Привольном такое окружение? Эта Захаровна, этот, извини меня, Сережа… Ну, Захаровна еще куда ни шло: простая деревенская бабка, по хозяйству помощница… Но Сережа! Я, по твоей просьбе, привожу ему бумагу, карандаши, но до сих пор не понимаю, как ты решилась его взять… привести в свой дом…
– Не будем об этом говорить!
Виктор вздрогнул: из слезливой пожилой женщины Валентина Васильевна снова превратилась в того железного завуча, чей образ тяготел над ним на протяжении всего детства. Стоило коснуться болезненной темы – и такое превращение! И Виктор не сказал больше ни слова о Сереже, но, как ни странно, почувствовал себя увереннее. Общение с «железным завучем» было для него нормальным и привычным – по крайней мере, от этого никто не пострадал. А вот если мать начнет тайком утирать слезы, недалеко до сердечного приступа – а это всегда заставляло его ощущать себя виноватым… Нет, уж лучше резкость, чем сердечный приступ!
– Витенька, Валентинвасильна, а что это вы тут в темноте сидите? – раздался приветливый старушечий голосок, и Захаровна – легка на помине! – включила на веранде свет. Вокруг лампы сразу закружились пухлые ночные мотыльки. А Захаровна с ласковой бесцеремонностью то ли старой прислуги, то ли любимой бабушки начала прибирать со стола посуду.
Откуда она взялась в их доме? Трудно сказать. Сначала как будто бы заглянула сюда на часок, потом осталась переночевать у гостеприимной хозяйки, а после и вовсе задержалась здесь на месяцы, будто позабыла уйти… Это была сухонькая маленькая старушка с лицом, покрытым, словно сеточкой, мелкими морщинками, с певучим южнорусским говором и с неимоверно внимательным взглядом широко расставленных добрых глаз. Будучи одной из тех бабушек, которых всегда можно встретить в ближайшей церкви, словно сошедшая со страниц книг русских классиков, она всей своей судьбой, кажется, подготавливалась к тому, чтобы встретить старость в качестве приживалки где-нибудь в большом богатом доме, где никто не считает, сколько тарелок супа поставлено на стол. Вместе с Захаровной в волошинский дом вошли доброта и какая-то тихая терпеливость, запах трав, которые она вечно собирала в окрестных лугах и лесах и развешивала в специально выделенной ей сушильне, терпкий вкус целебных отваров, просто чудодейственным образом излечивающих любые недуги, и несколько потемневших от времени икон – деталь интерьера, до тех пор никогда не появлявшаяся в Привольном… Этой старой женщины было почти не видно и не слышно, но, как только в ней возникала нужда, она тихими шагами появлялась откуда-то из глубин дома или сада и успокаивала, утешала, исцеляла, заговаривала… Казалось, что только с Захаровной дом приобрел цельность и завершенность – как становится намоленной церковь после того, как иконы ее многократно омоются слезами верующих.
С появлением Захаровны напряжение между сыном и матерью исчезло, растворилось в теплом вечернем воздухе. Виктору больше не захотелось возвращаться к теме Сережи. Он с удовольствием принял приглашение Захаровны пройти к ней – в выделенную ей комнату с отдельным входом, которую все называли сушильней.
Там, как всегда, было тихо и ароматно, уютно и по-особенному спокойно. Старая женщина села на широкую лавку за большим деревянным столом и стала перебирать пряно пахнувшие травы, раскладывая их на кучки по какому-то загадочному, только ей одной ведомому принципу. Так уж она привыкла – никогда не сидеть без дела, даже за разговором.
Он почему-то никогда не мог потом воспроизвести в памяти их неспешные, всегда недолгие разговоры – так, ни о чем и о многом… И все-таки это были разговоры только о нем, о Викторе Волошине. С Захаровной можно было поделиться тем, что ему никогда не пришло бы в голову обсуждать с матерью, и от старушки можно было услышать слова, какие в устах сдержанной Валентины Васильевны показались бы невероятными. И отчего-то только ей, странной приживалке, можно было неожиданно для себя самого пожаловаться:
– Знаешь, Захаровна, так быстро летит жизнь… Иногда мне кажется, я навсегда останусь один. Почему вокруг меня никого нет?
Она остро взглянула на него внимательными глазами.
– А как же друзья, Витенька?..
– Скорее, деловые партнеры, – усмехнулся Волошин. И тут же ему стало стыдно перед ребятами, словно он невольно оказался несправедлив к ним. Заторопившись, он поправился: – Нет, друзья, конечно, есть – как же без этого. И родные, слава Богу, есть, мама, ты вот… А все равно, близкой души нет. Совсем близкой, понимаешь?
Захаровна задумчиво кивнула. И, почему-то тяжело вздохнув, отвернулась. А потом тихо произнесла что-то уж совсем странное:
– Уже недолго…
