владений.
Но все равно чистого, свежего воздуха отчаянно не хватало.
«Правильно делают те, кто на лето покидает Бромли и отправляется за город, — подумала я, обмахиваясь веером. Вездесущая пыль, казалось, проникала повсюду, забивалась в глаза, в нос, в рот, налипала на влажную от жары кожу. Ежевечерних прохладных ванн становилось недостаточно. — Как только закончится это дело, а загородное поместье приведут в порядок, непременно закрою кофейню и уеду на месяц».
«Бейкер» подъехал к черному входу «Старого гнезда» и остановился. В кофейне я отправилась сразу в зал, где Георг руководил слугами, завершающими последние приготовления к вечеру памяти, а Лайзо — наверх, переодеваться в костюм официанта.
— Леди Виржиния, вот и вы! День добрый, — с порога поприветствовал меня Георг.
— Добрый день, — поздоровалась я, входя в помещение, и нахмурилась, не сразу сообразив, что за светловолосый мужчина стоит рядом с Георгом, но потом пригляделась и рассмеялась от неожиданности: — Мистер Норманн, а вы изменились!
— А, вы про это? — Эллис ухмыльнулся и потянул за прядь. — Парик. Мистер Калле одолжил. Мои волосы были уж слишком приметными.
— Соглашусь. К слову, мистер Норманн, всегда хотела спросить, — момент был подходящим, и я решилась. — Почему у вас такой странный цвет волос?
Эллис застыл на мгновение, а потом хитро улыбнулся.
— Это секрет, леди Виржиния. Итак, когда вы открываете кофейню?
— Первые гости должны подойти к семи, — я бросила взгляд на большие настенные часы. — То есть у нас еще три с половиной часа. Георг, скажите, как обстоят дела с едой и напитками?
— Закуски, сладости и фрукты имеются в количестве, достаточном для ста десяти человек, — с готовностью ответил Георг, оттесняя Эллиса. Детектив хмыкнул и отошел в сторону, с преувеличенным вниманием разглядывая букеты на столах, венки на стенах и афиши. — Запрашивали приглашения после статьи в газете триста человек, мы выслали семьдесят билетов, поэтому еды должно хватить. Травяные настои и чаи мы также по возможности заготовили заранее. А вот что касается кофе, то, как известно, при хранении оно теряет вкус, поэтому только холодные виды кофейных коктейлей…
Мне казалось, что три с половиной часа — это много, но они пролетели за одно мгновение. Забот было — не перечесть. Сначала оказалось, что не хватает цветов, и пришлось срочно посылать за ними в лавку, потом упала и смялась самая красивая афиша, с которой улыбался Патрик Морель, светловолосый, голубоглазый и предвкушающий первый свой триумф, затем спустилась с верхнего этажа мисс Тайлер и уведомила меня, что у ее маски оторвались завязки… Но без пяти семь последняя белая гвоздика заняла свое место в вазе, маска была починена, афиша заклеена, а к парадному входу подъехал первый автомобиль.
Разумеется, всех опередила леди Вайтберри, на сей раз прибывшая вместе с супругом, бароном, мужчиной неопределенных лет и неопределенной же наружности — невнятного оттенка волосы, слегка одутловатое лицо, глаза, совершенно скрытые за толстыми стеклами очков и растерянно-философская улыбка. Никакого налета аристократичности не было и в помине. Пожалуй, если бы мне случилось встретить лорда Вайтберри посреди улицы, я бы не отличила его от журналиста или, скажем, не слишком преуспевающего адвоката.
Мы обменялись приветствиями, и я пригласила гостей в кофейню.
— О, леди Виржиния, простите, что мы прибыли так рано, — прощебетала птичкой Эмбер. Барон, по обыкновению, отмалчивался, отдавая супруге инициативу в беседе. — Но мне так хотелось спокойно рассмотреть убранство «Старого гнезда» до того, как соберутся все приглашенные. Ведь вы наверняка придумали что-то необыкновенное!
— Что вы, ничего особенного, — я польщенно опустила глаза.
— Нет, я уверена в обратном… Какая свежесть! — расцвела восхищенной улыбкой Эмбер, переступив порог. — Леди Виржиния, здесь просто царство прохлады, как вы добились этого? У меня дома сущее пекло!
— В вазах для цветов — очень холодная вода. А там, где раньше были ниши, мы установили емкости со льдом и задрапировали все шелком…
Вскоре после четы Вайтберри стали подъезжать и другие приглашенные. Вторым на пороге кофейни появился Луи ла Рон, у которого было исключительное право на освещение этого вечера в прессе. А потом коллеги и друзья Мореля, аристократы и постоянные гости кофейни начали прибывать так быстро, что я не успевала встречать всех у входа. К счастью, посетителям было чем себя занять. Мистер Йеннсен, режиссер театра Сен-Ирэн, открывший Морелю дорогу в большое искусство, любезно согласился принять мое приглашение, и рассказывал теперь всем желающим о юности великого актера. Вдоль северной стены был установлен длинный стол с легкими закусками и кувшинами с охлажденным яблочным соком. Гостей обслуживал помощник управляющего — разливал напитки, выдавал десертные вилки и тарелки, собирал грязную посуду, которую Мэдди потом уносила на кухню.
Постепенно разговоры становились все громче и непринужденнее. В воспоминаниях друзей Морель представал очень светлым и добрым человеком, обладающим в то же время тонкой нервной организацией. На сцене он не играл — жил, словно сливаясь с каждой своей ролью. Но как только занавес опускался, а аплодисменты стихали, Морель вновь становился самим собой.
Но, конечно, были у него и враги.
— Леди Виржиния, в этом театре творились ужасные, ужасные вещи, — грудным голосом говорила мне Филис Макнайт, статная черноглазая и темноволосая женщина с дерзким изгибом губ, актриса, обреченная на амплуа роковой красавицы. — У нас была этакая пустышка, Джин Чисхолм ее звали, вечно играла служанок или неудачливых младших дочерей. Так вот, она вбила себе в голову, что Патрик — любовь всей ее жизни. Ну, смешно, на самом деле. Кому нужны дуры, да еще с кривыми ногами… Так вот, она все грозилась отравить его синильной кислотой, если он не обратит на нее внимание.
— И чем все закончилось? — с замиранием сердца спрашивала я. Неужели подозреваемая?
— Уволили ее, конечно, — цинично пожимала плечами Филис. — А потом бедняжка то ли отравилась сама, то ли уехала к тетке в Гемсбург. По крайней мере, больше мы о ней не слышали.
И так заканчивалась большая часть историй.
Ближе к половине девятого я едва не столкнулась с Эрвином Калле. Он был бледен, как сама смерть, но довольно оживлен. Похоже, ему тяжело приходилось в этом зале, среди афиш, с которых смотрел Патрик Морель, среди разговоров о тех днях, когда актер был еще жив… Но Эрвин держался.
— Леди Виржиния, я узнал одну неприятную вещь, — сообщил он мне громким шепотом, подозрительно оглядываясь по сторонам. Гости, разумеется, были увлечены своими беседами, на нас никто внимания не обращал — что такого, если хозяйка вечера остановилась перекинуться словечком с очередным скорбящим? — Похоже, пропала невеста Пэтси. И, боюсь, она мертва. Мне в руки попал адрес, где она проживала, и я наведался туда. Хозяйка жилья, похоже, пребывает в полнейшем неведении. Она жаловалась мне, что та девушка задерживает плату, а когда я внес задолженность, любезно вручила ключ. Так вот, в квартире стоит ужасный…
Что стояло в квартире невесты Мореля, я так и не узнала, потому что внезапно раздался звон бьющегося стекла, женский визг, и все разговоры как обрезало. Театрально-выразительная тишина длилась мгновение, а потом какой-то мужчина крикнул зло:
— Да что ты понимаешь в этом! Именно такой смерти он и заслуживал!
— Никто не заслуживает смерти, тем более такой.
А этот волнующий низкий голос я уже узнала. Филис Макнайт.
— Одну минуту, мистер Калле, — натянуто улыбнулась я остолбеневшему художнику и, одернув юбки, поспешила к месту разгорающегося скандала.
Отыскать его было нетрудно — гости, будто бы нарочно, выстроились ровным кружком, жадно наблюдая за сварой. Луи ла Рон быстро-быстро строчил что-то в записной книжке, карандаш порхал над страницей, словно живой. Я представила, как завтра в газете появится заметка — «Бывшие коллеги Мореля не сошлись во взглядах на его смерть» — и мне стало мерзко.
Впрочем, будущую статью ла Рон обещал обсудить со мной.
