Кофе для невлюбленных

Я медленно выдохнула и растянула губы в той бездумно-загадочной улыбке, от которой на щеках появляются умильные ямочки, а взгляд становится пустым, будто у куклы. Паршивенькая гримаса, зато ее можно держать часами без всякого напряжения.

— Нет, он не передавал ничего.

— Гм. И даже не заговаривал об этом?

— Нет.

— Хорошо. Возможно, Палмер просто пересказывает слухи. А может, оговаривает вас. У него есть мотив?

— Не знаю.

Изнеможенное бесконечным днем солнце медленно склонялось к горизонту. Лучи его приобретали все более насыщенный ржавый оттенок и ползли вверх по стене; в медово-прозрачном свете парили легкие пылинки. Мне казалось, что при каждом вдохе они царапали горло, но это, конечно, была всего лишь иллюзия.

Как и равенство людей, сидящих за этим столом.

Детектив Управления спокойствия, свободный художник, бывший аферист — и дурочка графиня, возомнившая себя сыщицей.

Поделом тебе, Гинни.

— …Леди Виржиния? — слова Лайзо донеслись как через вату. Я повернула голову, встречаясь с ним взглядом. Зеленые, что у кошки, глаза следили за мною пристально. — Что-то случилось?

— О, нет, — я опустила ресницы. — Просто вспомнила об одном деле, не терпящем отлагательств. Прошу прощения, мне надо перемолвиться словом с мистером Белкрафтом.

— Идите, идите, — махнул рукой Эллис, так и не посмотрев на меня. — И пришлите, пожалуйста, несколько листов бумаги и карандаш, мне нужно сделать кое-какие пометки.

— Вызовите Мадлен, — я указала на серебряный колокольчик и поднялась. — Покидаю вас, господа. Если вам понадобится что-то еще — просите Мадлен или Георга.

Держа спину ровно, как учили монахини в пансионе, я пересекла помещение. В галерее между залом и кухней остановилась. Здесь было сумрачно и тихо. От черного входа, с улицы, доносились негромкие голоса — это Георг что-то втолковывал слугам. Мэдди бойко стучала каблучками наверху — то ли убиралась, то ли раскладывала вещи. Я прислонилась к стене и медленно выдохнула сквозь зубы, чувствуя спиной все изъяны дерева — каждую трещинку, каждый скол.

Эллис не сказал ничего особенного. Он вел себя, как обычно. Отчего же чувствую себя так глупо? Слишком увлеклась, пожалуй, поверила в свою ценность, открыла душу… и позволила сесть себе на шею. И кому — безродному выскочке из Управления, возомнившему о себе невесть что?

Ученые мужи пишут, что наш век сломал сословные предрассудки. Возможно, так и есть. Деньги нынче стали важнее титула, скандальную известность ценят выше скромности и благопристойности, а практичность и умение сколотить состояние любой ценой, невзирая на средства, уважают больше меценатства.

Может, Эллис считает меня благородной бездельницей, великосветской пустышкой, и потому позволяет себе такие выходки?

Право, не знаю.

Да, возможно, мой ум не так изворотлив, как у него; я не так смела, не умею обращаться с оружием, за исключением шляпной шпильки и старинного револьвера. Но и Эллис вряд ли справится с управлением кофейней, с нерадивыми арендаторами, с фабриками, с объединенными землями графств Эверсан и Валтер, в конце концов! А ведь мне приходится помнить еще и о светских обязанностях — о непременных званых обедах и ужинах, о появлении на балах и прочих публичных мероприятиях «в сезон», о ежегодном посещении «Старого гнезда» особами королевских кровей, о налаживании свежих и поддерживании давних связей среди знати. На плечах моих лежит ответственность за судьбы Мадлен и мисс Тайлер, Магды и миссис Хат, Георга — в меньшей степени, нужно признать — и многих, многих слуг в обоих городских особняках и загородном поместье.

И все это — лишь часть моих обязанностей, наложенных происхождением и положением в обществе. Пусть я не великолепная леди Милдред, чья слава гремела по всей Аксонской Империи и за ее пределами, но и меня уважают среди аристократов — так же, как Эллиса уважают среди тех, кто связан с Управлением Спокойствия.

Можно сказать, что у нас обоих — особое положение. Только для меня оно — как корсет, заставляющий все время держать спину прямо и стараться быть лучше и сильнее, чем я есть.

Звание леди обязывает.

А Эллис… Эллис свою исключительность использует как некое орудие, позволяющее подняться над правилами и плевать на головы тем, кому бы он в ином случае кланялся до земли. Получается, что гений его… развращает?

— Леди Виржиния, простите великодушно, но вы уже с полчаса стоите тут, камень камнем. Не случилось ли чего? Если вам дурно стало или еще что приключилось, вы скажите — чем смогу, тем и помогу.

Я подняла глаза. Против света мало что можно было увидеть, но то, что Лайзо искренне обеспокоен, чувствовалось и по голосу. Мой водитель остановился на подобающем расстоянии от меня, в трех шагах, не пытаясь, по обыкновению, сократить его до одной вытянутой руки. Сквозь широкие рукава белой рубахи просвечивало оранжевое солнце — или, вернее, его рассеянные, отраженные от стен кофейни лучи. Лайзо скрестил руки на груди, а голову по-кошачьи наклонил вбок.

— Очень любезно с вашей стороны проявить заботу, мистер Маноле, но не беспокойтесь, — губы у меня вновь растянулись в той же пустой улыбке. — Я всего лишь задумалась о том, что же отличает людей благородных от низких.

— И к каким же выводам вы пришли, леди Виржиния? — кажется, Лайзо улыбнулся, но мой ответ заставил его помрачнеть:

— К такому, что рождение в определенной среде и надлежащее воспитание во многом определяют наше поведение в дальнейшей жизни. Не зря люди разделяются на аристократов и чернь; и порою пропасть между леди и выходцем из трущоб — не только в титуле.

— А эту пропасть… — Лайзо запнулся. — Ее можно преодолеть как-нибудь?

— Чаще всего она непреодолима.

— Леди Виржиния, я…

— Ступайте в зал, мистер Маноле, — я безразлично махнула рукой. — Этим вечером вашими услугами будет пользоваться мистер Норманн. А я, пожалуй, вернусь домой.

Этот диалог словно отрезвил меня и вернул ясность рассудка. Обижаться на Эллиса или ставить расследованию палки в колеса было бы неразумно и недостойно леди. Но и помогать детективу, как ни в чем не бывало — тоже. Поэтому я, как и сказала Лайзо, вернулась в особняк на Спэрроу-плейс и посвятила остаток вечера личным делам, выбросив из головы всех художников, актеров, убийства и самоубийства.

Следующий день вышел у меня крайне насыщенным. С утра я провела деловую встречу с одним из поставщиков какао, взяв с собой ассистента мистера Спенсера в качестве секретаря. Потом написала письмо леди Клэймор, в котором намекнула на то, что изрядно соскучилась по ней и не прочь была бы посетить ее поэтический салон. Позже, в кофейне, размышлять на печальные темы и вовсе было некогда — после вечера памяти Патрика Мореля и посвященной ему статье в «Бромлинских сплетнях» мое «Старое гнездо» стало в некотором роде местом паломничества. Многим посетителям пришлось отказать, а потом и вовсе ввести на время заказ столиков только по предварительному письму — разумеется, это не касалось постоянных клиентов.

В таком же быстром, не терпящем пауз и заминок темпе прошла и вся оставшаяся неделя.

Утром — личные дела, днем — кофейня, вечером, изредка — визиты к друзьям или посещение интересных мероприятий. Время свое я старалась планировать так, чтобы не сталкиваться с мистером Норманном и мистером Калле, до сих пор приходившими в «Старое гнездо» после полуночи для обсуждения расследования. Лайзо совсем перестал со мной заговаривать и развозил по делам исключительно