мягкие волосы на затылке, чуть влажные после душа и пахнущие медом и молоком. Вот вопрос: кого должен был успокоить этот жест — меня или его?
— Не знаю, Найта, — с запозданием откликнулся Максимилиан.
В его голосе чувствовалась усталость. Не столько от тренировки, сколько от постоянного напряжения, которое не отпускало весь последний месяц. Мы все время куда-то бежали, торопились, пытались совершить невозможное или не дать свершиться чему-то вероятному, но неприятному… Даже я начинала уставать, а ведь груз на моих плечах был не самым тяжелым.
— Мне кажется, ему больно, — попыталась я облечь в слова неясное беспокойство.
— Если знать методы Акери — Дэйр сейчас проклинает тот день, когда родился, — со злым раздражением ответил князь, и я невольно поежилась. Он определенно испытывал к старейшине не самые светлые чувства, и после того, как мне стали известны детали тренировки, я не спешила его осуждать.
— Но есть вероятность, что дар вернется?
Ксиль ответил с явной неохотой:
— Есть. И довольно большая. Спи, Найта. Уже третий час ночи. Завтра подумаем об этом.
— А если Дэйр вернется сейчас? — перебила я его и села на кровати, сбрасывая одеяло. Ксиль недовольно смотрел на меня снизу вверх. Даже в красноватом свете алхимического пламени его глаза отливали синевой — или это я так привыкла видеть в них небо, что даже темнота не была мне помехой?
— Если вернется, ты об этом первой узнаешь, — пообещал князь, угрожающе сощуриваясь. Сильные, обманчиво тонкие пальцы вкрадчиво скользнули на мои плечи и мягко потянули вниз. — Ну же, ложись уже сама. А то ведь я тебя просто-напросто усыплю, и протестов слушать не стану.
В другое время я бы не стала возражать, но отчего-то меня обуяло упрямство.
— Можешь спать, если хочешь, — нахмурилась я, окончательно выбираясь из одеял и простыней. Гладкий ворс ковра охладил босые ступни. — А я лучше оденусь, заварю себе чаю и почитаю что-нибудь. Знаешь, есть такие ночи, когда лучше не спать.
Я ожидала, что завяжется спор, но Ксиль вдруг усмехнулся, подпирая голову рукой:
— Это точно. Говорят, что в культуре некоторых человеческих народов принято проводить ночь в молитвах, если близким угрожает опасность. Сомневаюсь, что ты станешь взывать к Вечным, но если душа противится сну — почему бы и не скоротать время за чтением?
— А я думала, ты станешь меня отговаривать, — улыбнулась я и наклонилась, нашаривая тапки у кровати.
Ксиль откинулся на подушку и натянул одеяло так, что снаружи теперь торчала только взъерошенная макушка.
— Чего тебя уговаривать, не маленькая уже, сама можешь решить, чего хочешь. А я, уж прости, посплю. Устал — сил нет…
И действительно — заснул. Еще на середине фразы, кажется. Я хмыкнула и полезла к камину, шуровать с чайником.
Выбрать между «Алхимией сегодня», найденной у Дэйра в сумке, и «Токсикологией», которую привезла я сама, надеясь проштудировать на досуге, было нелегко. Если честно — ни одна наука сейчас не казалась привлекательной, и вряд ли какие-нибудь знания осели бы у меня в голове.
Томик «Токсикологии» был полегче. Это решило дело в его пользу.
Начало я уже читала, еще дома, в свободное время. Тогда фразы из пролога показались мне банальными, но эта бесконечная ночь и тревога за Дэйра наполнили их новым смыслом.
Акери, безусловно, был ядом. Не тайным и подлым, но совершенно открыто заявляющим о своей опасности яркой маркировкой на этикетке. У меня он ассоциировался с беленой. Даже непродолжительный контакт с ней отравлял. Те, кто собирал листья белены, обычно надевали перчатки и очки, чтобы яд не попал на кожу и на слизистую оболочку. Отравившихся мучило нервное возбуждение и сильные головные боли…
Но лекарство из тех же листьев белены являлось сильнейшим болеутоляющим.
Что движет старейшиной? Я терялась в догадках.
Путь Дэриэлла как целителя начался именно от порога Акери. Тогда, в мучениях тела и души, в Силле что-то сломалось — и рука судьбы сложила из осколков затейливую мозаику. Намеренно или нет, но Акери подарил Дэриэллу новую жизнь.
И теперь — какая ирония! — только белоснежный, холодный и равнодушный старейшина мог вернуть ему утерянный дар.
Может, Акери просто хотел заслужить расположение Ксиля, кто знает. Что творилось в головах у шакаи-ар, понимали только сами шакаи-ар. Но, оглядываясь назад, на весь свой скудный опыт, я с удивлением понимала, что редкий поступок эгоистичных, ненормально жестоких кланников можно было назвать абсолютным злом. Часто ими двигали странные мотивы… Но никогда шакаи-ар не причиняли боль ради боли, просто из желания разрушать.
А любой шакаи-ар с рождения знал, что будет убивать. Просто потому, что такова природа кланника. Кровавое безумие, регены и голод — вехи на пути идеального хищника. Слащавые ханжи могут изрекать осуждающие сентенции, говоря, что будто бы выбор есть всегда. Но среди шакаи-ар убийство или причинение боли ради утоления голода не считалось злом, пороком. А древнее шакарской культуры была только аллийская — людям ли осуждать тех, кто пришел раньше них? И стали бы люди, к примеру, отказываться от разработки нефтяных месторождений, если бы те же аллийцы объяснили, что в Пределах подобные действия считаются тяжелым преступлением, потому что нарушают энергетический баланс и причиняют боль земле? Думаю, нет. Люди нашли бы какое-нибудь оправдание, успокаивающее совесть, а то и вовсе не обратили бы на это заявление ни малейшего внимания.
Так имеет ли человечество право осуждать шакарскую жестокость?
Я не знала ответа на этот вопрос.
Кланники убивали легко и никогда не сожалели о содеянном. Ксиль, свернувший Найнэ шею прямо в бальном зале, даже бровью не повел. Он не сомневался в том, что поступил верно, ни мгновения. Но я знала, что Ксиль — последний, о ком можно сказать: «Чужая жизнь для него — ничто».
…Шакаи-ар никогда не убивали, если был другой способ решить проблему. За их поступками всегда стояли причины, порой не согласующиеся с человеческой моралью, непостижимые и отвратительные — но все же причины. Голод, месть, защита. Порой случалось, что шакаи-ар убивали и для развлечения. Когда я задумывалась об этом, то меня передергивало, но как судить потомков Древних по меркам Младших?
Глупо считать шакаи-ар злом во плоти. Но пропасть между нашими народами слишком велика, чтобы перекинуть через нее мостик понимания. Можно только стоять на разных ее краях и вглядываться вдаль: что там, на том берегу? Что
Вглядываться с готовностью принять все, что увидишь, а не со страхом и осуждением.
Вчера, наблюдая за ссорой Ксиля и Дэйра, я спросила Акери, почему он хочет помочь.
Он ответил: «Потому что я могу».
И это было слишком похоже на то, что сказал бы Дэйр, будь он на его месте.
— Он здесь.
Что-то со стуком приземлилось на пол, и я с запозданием осознала, что это книга. Кажется, меня все-таки сморил сон.
— Дэйр?
— Да.
Ксиль не стал дожидаться, пока я протру глаза, и выскользнул из комнаты. За окном было темно. Мельтешил тревожно снег, слепо толкаясь в стекло. Пламя в очаге почти угасло, истощив запасы алхимического состава в угле. Часы на стене показывали половину шестого. Секундная стрелка дергано
