Троцкого-Бухарина, идеологов пролеткульта и т. п.), во-вторых, философов и ученых естественно-научного направления (Максвелла, Эйнштейна, Минковского, Больцмана, И. П. Пав-лова, И. М. Сеченова. А. А. Богданова), в-третьих, научно-прожективные, отчасти уходящие в мистику идеи К. Э. Циолковского, Н. Ф. Федорова, П. А. Кропоткина, О. Шпенглера, В. В. Розанова, П. А. Флоренского, В. И. Вернадского, а также традиции многочисленных русских раскольников и сектантов [Михеев, 2003: 9-10]
Так что говорить о примитивности или даже псевдопримитивности прозы Платонова явно не приходится, она вся замешана на научных и философских идеях — во всяком случае в том, что касается романа «Чевенгур».
Чевенгур — это город-призрак; в этом он со-противпоставлен Петербургу. Даже просодически (трехсложное слово с ударением на последнем слоге) и фонетически эти топонимы похожи [Яблоков, 2001: 201]. И поскольку в науке давно принято понятие «Петербургский текст», разработанное в первую очередь покойным В. Н. Топоровым (см., например, его итоговую книгу [Топоров, 2004]), можно говорить о своеобразном платоновском «чевенгурском тексте».
Что же характеризует чевенгурский текст? Прежде всего, это шизофреническое время. В главе «Шизотипическое время» книги [Руднев, 2004] мы писали:
…при шизофрении <…> время становится одной из самых главных категорий. Но что это за время? Прежде всего, это время асемиотическое, так как при остром психозе связи с реальностью полностью или почти теряются, и все вокруг состоит из одних только означающих, при стремлении к полному уничтожению денотатов. Зато означающих очень много, и они делают, что хотят. И время при шизофрении делает, что хочет. Оно нелинейно, многослойно, прошлое перепутывается с настоящим и будущим— то есть со временем происходит примерно то же самое, что в сновидении.
Антон Кемпинский пишет:
Иногда, особенно в острых фазах болезни, наблюдается как бы временная «буря», прошлое бурно смешивается с будущим и настоящим. Больной переживает то, что было много лет назад так, как если бы это происходило сейчас; его мечтания о будущем становятся реальным настоящим; вся его жизнь — прошлая, настоящая и будущая — как бы концентрируется в одной точке (telescoping — по терминологии экзистенициальной психиатрии). <…>
Когда его спрашивают об их значении либо о дальнейшем развитии событий, обычно он не в состоянии дать ответ. Его прошлая, настоящая и будущая жизнь становится как бы мозаикой мелких, иногда очень ярко переживаемых событий, которые не связываются в единую композицию [Кемпинский, 1998: 220–221].
Соотношение линейного и циклического времени у Платонова подробно анализирует в специальных главах своей диссертации М. Дмитровская [Дмитровская, 1999]. О странности чевенгурского времени пишет Евгений Яблоков:
Удивительно ведет себя в «Чевенгуре» время. Во-первых, его динамика явно замедляется от начала к концу. <…> Ситуация в романе движется скачкообразно: быстро миновав вместе с героями первые послереволюционные годы, мы оказываемся уже в начале 1921-го: несколько недель странствований Дванова и Копенкина лежат как бы в ином по фактуре времени, главное качество которого— неоднородность, сосуществование различных эпох на одной территории. <…> Если мы попытаемся ответить на вопрос, сколько времени длится в романе история чевенгурской коммуны, то, видимо, речь должна идти о нескольких месяцах — с весны до осени; но ведь когда в Чевенгуре появляются Александр Дванов и Симон Сербинов окажется, что в «большом» мире прошло уже лет 7–8 [Яблоков, 1991а: 7–8].
Время в Чевенгуре останавливается потому, что там ждут конца света и второго пришествия. Коммунизм— это и есть второе пришествие, как определяют его герои «Чевенгура» Чепурный и Дванов.
Еще более странно ведет себя в Чевенгуре пространство. Дом — это наиболее устойчивый в любой модели мира предмет. Но в Чевенгуре обычные законы не действуют: жители, чтобы жить всем вместе, кучно (о мотиве соединения см. в следующем подразделе), как ни в чем не бывало переносят дома и сады, как будто это лопата или тачка (эта невозмутимость при описании странных событий — фундаментальная черта психотического дискурса (см. главу «Психотический дискурс» в книге [Руднев, 2000]). Так в рассказе Хармса «Вываливающиеся старухи» герой спокойно смотрит, как из окна дома одна за другой вываливаются старухи, потом ему это надоедает, и он равнодушно уходит.
— Почему это нынче в городе дома передвигают и сады на руках носят? — разглядывал Копенкин [Платонов, 1991: 208].
От передвижки домов улицы в Чевенгуре исчезли— все постройки стояли не на месте, а на ходу [с. 220].
Зато впоследствии трудно пришлось пролетариям перемещать такие плотные обжитые постройки, потому что нижние венцы домов, положенные без фундамента, уже дали корневое прорастание в глубокую почву (см. ниже в следующем подразделе о понятии «ризома»— В. Р). Поэтому городская площадь — после передвижки домов при Чепурном и социализме — похожа была на пахоту: деревянные дома пролетарии рвали с корнями и корни волокли не считаясь (с. 259–260).
Мы полагаем, что психотическим мотивом в «Чевенгуре» является мотив необузданной жестокости, зверского насилия, которое творится с холодным равнодушием и даже простодушием. Так, коммунисты, появившиеся в «Чевенгуре», решили для чистоты новой коммуны перестрелять всех старых жителей города. Михаил Геллер пишет:
Платонов описывает убийство буржуев сухо, по-деловому, как нелегкий физический труд. Да это и естественно, число убиваемых давно уже перестало выражаться однозначной цифрой. В этом эпизоде стилистика Платонова напоминает Бабеля [Геллер, 1982: 221]:
Буржуев в Чевенгуре перебили прочно, честно, и даже загробная жизнь их не могла порадовать, потому что после тела у них была простреляна душа [Платонов: 227].
— Очисть мне город от гнетущего элемента! — приказал Чепурный.
— Можно, — послушался Пиюся. Он собрался перебить в Чевенгуре всех жителей, с чем облегченно согласился Чепурный.
— Ты понимаешь, это будет добрей! — уговаривал он Пиюсю. — Иначе, брат, весь народ помрет на переходных ступенях. И потом буржуи теперь все равно не люди. <…> Вот ты и вспомни: раз есть пролетариат, то к чему ж буржуазия? Это прямо некрасиво! (с. 228).
