Сатанинские стихи

заимствованным европейским атеизмом не знаешь, что это такое. Или, быть может, ты сможешь заглянуть под свой английский костюм и постараешься открыть своё сердце?

— Это невозможно! — крикнул Саид. — Мишала, Мишала, ты ли это? Ты вдруг превратилась в это одержимое Богом существо из древней истории?

Ему ответила госпожа Курейши:

— Уходите, сын. Здесь нет места неверным. Ангел сказал Айше, что, когда Мишала завершит паломничество в Мекку, её опухоль исчезнет. Всё востребуется, и всё воздастся.

Мирза Саид Ахтар положил ладони на стену Мишалиной спальни и вдавил лоб в штукатурку. После долгой паузы он произнёс:

— Если это — вопрос совершения умры, тогда ради бога, поехали в город ловить самолёт. Мы сможем быть в Мекке через пару дней.

— Нам велено, чтобы мы шли, — отвечала Мишала.

Саид потерял контроль над собой.

— Мишала! Мишала! — вопил он. — Велено? Архангелы, Мишу? Джабраил? Длиннобородый Бог и ангелы с крыльями? Небеса и ад, Мишала? Дьявол с острым хвостом и раздвоенными копытами? Как далеко ты зайдёшь с этим? Есть ли у женщин душа, скажешь ты? ^{675} Или иначе: какого пола душа? Бог чёрен или бел? Когда воды океанские расступятся, куда денется освободившаяся вода? Поднимется по обе стороны, подобно стенам? Мишала! Ответь мне. Есть ли чудеса? Веришь ли ты в Рай? Простят ли мне мои грехи? — Он заплакал и пал на колени, его лоб был всё ещё прижат к стене. Его умирающая жена подошла и обняла его сзади. — В таком случае, иди в паломничество, — продолжил он вяло. — Но хотя бы возьми наш мерседес-фургончик. Там есть кондиционер, и можешь поставить туда холодильник с кока-колой.

— Нет, — мягко возразила она. — Мы пойдём так же, как и все. Мы паломники, Саид. Это не пикник на пляже.

— Я не знаю, что делать, — рыдал Мирза Саид Ахтар. — Мишу, я не могу оставаться здесь один.

Айша подала голос с кровати.

— Мирза-сахиб, идите с нами, — молвила она. — Ваши идеи изжили себя. Идите и спасите свою душу.

Саид поднялся с воспалёнными от слёз глазами.

— Вы хотели чёртова путешествия, — злобно обратился он к госпоже Курейши. — Этот цыплёнок, конечно, явился домой к насесту. Ваше путешествие завершит наш род, семь поколений, и всё одним выстрелом.

Мишала приткнулась щекой к его спине.

— Пойдём с нами, Саид. Просто пойдём.

Он обернулся, чтобы столкнуться с Айшей.

— Нет Бога, — заявил он твёрдо.

— Нет бога кроме Бога, и Мухаммед — Пророк Его, — кивнула она.

— Мистический опыт субъективен, это не объективная истина, — продолжил он. — Воды не расступятся.

— Море разойдётся по велению ангела, — ответила Айша.

— Ты ведёшь этих людей к неизбежной беде.

— Я беру их на грудь Божию.

— Я не верю тебе, — настаивал Мирза Саид. — Но я собираюсь идти и попытаюсь прекратить это безумие всеми способами, которые будут в моих силах.

— Бог избирает множество средств, — радостно заметила Айша, — множество путей, которыми сомневающийся может быть приведён к уверенности.

— Пошла к чёрту, — рявкнул Мирза Саид Ахтар и выбежал, разгоняя бабочек, из комнаты.

*

— Кто более безумен, — шептал клоун на ухо волу, заботливо расчёсывая его в своём крохотном хлеву, — сумасшедшая или дурак, любящий сумасшедшую? — Вол не отвечал. — Наверное, нам стоило оставаться неприкасаемыми, — продолжил Осман. — Обязательный океан звучит хуже, чем запретный колодец.

И вол кивнул, дважды, что значит — да: бу, бу.

V. ГОРОД ВИДИМЫЙ, НО НЕЗАМЕТНЫЙ

1

— Если я — сова, какое заклинание надо произнести или какое противоядие сделать, чтобы, сбросив это оперение, я снова мог сделаться самим собою? ^{676}

Господин Мухаммед Суфьян, хозяин Шаандаар-кафе и владелец меблированных комнат над ним, наставник всевозможных пёстрых и преходящих постояльцев самого различного облика, самый бездоктринный хаджи[125] и самый бессовестный видеоголик^{677}, бывший школьный учитель, самоучка по части классических текстов множества культур, освобождённый от должности в Дакке^{678} из-за культурных разногласий с некими генералами в те времена, когда Бангладеш была всего лишь Восточным крылом^{679}, и поэтому, по его собственным словам, «не столько имми-гранд, сколько эми-крошка»^{680} (последний добродушный намёк на недостаток в нём дюймов; ибо, хотя был он мужчиной широким, толстым в руках и талии, он возвышался над землёй не более чем на шестьдесят один дюйм), рассеянно моргнул в дверном проёме своей спальни, разбуженный неожиданным полуночным визитом Нервина Джоши, протёр краем бенгальской курты пенсне (изысканно свисающее на тонком шнуре с его шеи), плотно прижал его к своим закрывшимся открывшимся закрывшимся близоруким глазам, поменял линзы, снова открыл глаза, погладил безусую, выкрашенную хной бороду, цыкнул сквозь зубы и отреагировал таки на несомненные рожки над бровями дрожащего парня, которого, словно кот, притащил с собою Нервин, вышеуказанным язвительным экспромтом, украденным — с умственной живостью, достойной одобрения при такой побудке — у Люция Апулея^{681} из Мадавры^{682}: марокканского^{683} жреца (прибл. 120–180 гг.), жителя колонии древней Империи, человека, отвергшего обвинение в том, что околдовал богатую вдову, и всё же довольно грубо признавшегося, что на ранней стадии своей карьеры сам он был превращён при помощи колдовства (нет, не в сову, но) в осла.

— Так, так, — продолжил Суфьян, проходя в коридор и принося белый туман зимнего дыхания в своих чашевидных ладонях. — Бедный неудачник, нет никакого смысла валяться больше. Нужно принять конструктивное решение. Пойду разбужу жену.

Чамча был покрыт грязью и бородой пуха. Он, словно в тогу, кутался в одеяло, из-под которого выглядывали комически уродливые козьи копытца; поверх же одеяла можно было наблюдать печальную комедию позаимствованного у Нервина овечьего тулупа, воротник которого был приподнят так, что робкие завитки ютились всего лишь в дюйме от острых козлиных рожек. Он казался неспособным к речи, вялым в теле, унылым в глазах; несмотря даже на то, что Нервин пытался расшевелить его («Здесь — погляди — с нами моментально разберутся»), он, Саладин, оставался самым безвольным и пассивным из — кого? — позвольте нам сказать: из сатиров^{684}.

Суфьян тем временем продолжал рассыпаться в симпатиях к Апулею.

— В случае с ослом обратная метаморфоза потребовала личного вмешательства богини Исиды