– Не похоже. Бритый, ухоженный.
– Ну, ухоженный бомжара. Какой-нибудь профессор кислых щей. Мало ли их сейчас век доживают кто где…
Начальник стражи распрямился и задумчиво покусал губу.
– Так ну? – немного растерянно спросил молодой охранник. – Лепилу звать, или что?
– Яйца ему уже ни один лепила обратно не прилепит… – констатировал начальник стражи и помолчал. – Да и вообще. Нам на хрен лишний геморрой, когда у нашего такая стрелка… Ну угораздило же – именно сейчас! – он помолчал. Решительно прищурился. – Вот что, уроды. Нашинковали помельче и свезли подальше. И чтобы никто никогда. Прикопайте, притопите… Чтобы с гарантией. Не мне вас учить. Он босой, а ноги не сбиты, ботинки поищите. Найдете – тоже прикопайте. Кровавый песок в речку. Усекли?
– Е… – озадаченно сказал бородач. Такой команды он, похоже, все-таки не ожидал.
– А если нет – тогда отвечать вам, ребятушки. Песики-то у вас гуляли, не у меня.
Владелец особняка в это время из просторного солярия на третьем этаже, словно из гондолы плывущего над полями и лесами дирижабля, говорил, присев на подлокотник кресла, по телефону:
– Витя! Витя, не щелкай очком, слушай сюда. Ты вали на меня, я буду валить на тебя, и пока они найдут концы, бабки уже прокрутятся. Банкир ты или чмо болотное? Впервой, что ли? Не стремайся… Все, больше не могу говорить – народный избранник у ворот. Иду встречать. Бай-бай.
С стороны разбитого шоссе, которым уехал от Журанкова его последний автобус, по свежей подъездной дороге, безукоризненной, точно ее отгладили утюгом, к воротам особняка приближалась, подтормаживая, небольшая кавалькада. И человек, сидевший на заднем сиденье головной машины, тоже говорил по телефону. Свободной рукой он аккуратно вкладывал в корочку несколько листов бумаги.
– Да, я посмотрел текст речи, пока ехал. Все как бы нормально, молодец, только надо усилить вторую часть… Ну, бодягу эту о социальных гарантиях. Обеспечение, увеличение, всемерное повышение, постоянное усиление… Чтобы не просто фишки, а такой, знаешь, гимн всем этим старым пердунам… Ну типа это… помнишь… Счастье для всех даром, и чтоб никто не ушел обиженным! А? – он послушал и засмеялся: – Во-во. Очередями, чтоб ни один обиженный не ушел. В общем, подработай текст и к вечеру мне перекинь. Ночью посмотрю. Что? Смогу, чего ж не смочь. Я ж как Бурков в “С легким паром” – не пьянею никогда. Чмоки.
Каким-то чудом Журанков слышал их всех. Только его это уже не трогало.
И боли не было. Чувств не осталось никаких – лишь удивление. Последнее, что он подумал живым, было: как же я теперь успею за тортом?
А потом сказал: ты все про нас знаешь. Ты видишь нас насквозь. Ты – все мы. Ты же понимаешь, я не виноват. Она с ума сойдет от беспокойства, будет бегать от окна к окну, за стол без меня не сядет… Ты объясни им с Вовкой, намекни хотя бы: я их не бросил. Просто явь настигла. Я их не предавал, я их люблю, я с ними, с ними, скажи им, я просто не ожидал; ведь то, что это оказалось так – и подумать нельзя было. Я же не знал, что меня можно, как муху. Успокой ее как-нибудь. Ты ведь совесть, ты знаешь про нас все, ты сможешь…
И замолчал.
2
В окно, налетая волнами, лупил ливень; ошалело мотались снаружи едва видные в мутном сумраке тени деревьев. А в комнате было уютно и светло, горел торшер, и в стоячем воздухе, лишенном даже намека на ветер, точно слои планктона в океане, медлительно переливались слои табачного дыма. Изредка Алдошин позволял себе покурить, и вот сейчас настал такой момент.
Завтра должны были подвезти наконец пять скафандров “Орлан” – устаревших моделей, но вполне работоспособных, а главное, как “Орланам” и положено, не требующих индивидуальной подгонки. Из тех, что в свое время не пошли на орбиту. Странно все же работать для государства, но на свой страх и риск и потому как бы втайне от него – ДЛЯ государства, но не НА государство, вот в чем штука. Все основные мотивировки приходится как-то маскировать. Какой только лапши не навесил Алдошин весной наверху, чтобы оправдать потребность “Полудня” в скафандрах для открытого космоса, срам вспоминать. Ну, а если и впрямь удастся получить, например, образцы лунного грунта – как, на каком основании их втюхать для исследований? А если уже и не только лунного?
Вот настоящие брехуны и жулики, тянущие из казны миллиарды под явную лабуду, почему-то врать не стесняются. И получается это у них, увы, куда складней и звонче…
Голова шла кругом. И настроение уже который день было сродни тому, что в детстве академик всегда испытывал перед Новым годом. Пусть эти послевоенные Новые годы были куда как скудны – отсутствие нынешнего сумасшедшего изобилия не мешало, а помогало чувствовать праздник и надежду, что он принесет обновление. Вот-вот елка зажжется, и косяком повалят настоящие чудеса…
Сегодня он позволил себе наконец открыть лунный атлас и приступить к выбору места для первых посещений. Эта процедура имела, конечно, характер чисто ритуальный, почти религиозный – академик сам это понимал. Ни малейшей разницы не было, в какой именно кратер в каком именно море перепрыгнуть для начала, только чтобы попробовать – получится или нет? Хотя понятно, что получится… Но первый выход за пределы Земли, к иному небесному телу – это нечто. Без сгорающих в дюзах миллионов денег, без дыры в атмосфере, без окаянной, допотопной трубы с керосином, совершеннее которой человечество якобы ничего еще не придумало, но с которой, давно уже ясно, никакой настоящей каши не сваришь…
Поискать первый луноход? Или рвануть к гербу СССР, закинутому на поверхность царицы ночи “Луной- 2” без малого полста пять лет назад? Алдошин тогда, в пору лунников, еще только студентствовал- аспирантст вовал, но как же помнились те восторги, та лихорадка, та бесшабашная гонка в простор! И не оттого гонка, что американцы в затылок дышат, а оттого, что самим невмоготу, невтерпеж; ни спать не хочется, ни читать книги, ни в театр идти, только работать, потому что душа рвется в пляс, как счастливая невеста, и попутный ветер надувает паруса под черепом. Отказ оборудования, через месяц – отказ системы ориентации, потом просто – промах мимо Луны, мать честная, хоть вешайся, хоть пей запоем; а потом вдруг – опа! То, что считалось чудом, оказалось сделанным делом. Первая в мире мягкая посадка на лунную поверхность! А всего-то через четыре года – наш любимый, как пел Высоцкий, лунный трактор; и ведь не просто чайник с гусеницами – один лазерный дальномер, которым уточняли расстояние от Земли, чего стоит. Могли ведь когда-то.
Потому что хотели, черт возьми. Очень хотели, потому и могли.
Не денег под Луну хотели отпилить, а действительно до нее добраться. Почувствуйте разницу. Вот позарез хотели. Казалось бы – на фига? Уроды…
Из-за мечты люди делают историю. Из-за еды люди делают дерьмо. Вот такие двойственные существа.
Беда в том, что не есть люди не могут, а не мечтать о несъедобном – могут, да еще как. Поэтому легко доказать, что только еда – это общечеловеческая ценность, а мечта – всего лишь блажь тех, кто с катушек съехал, наверное, от сексуальной неполноценности, и безо всякой пользы тратит на свои бредни то, что можно съесть и с огромной пользой превратить в дерьмо.
Ничего. Мы им еще покажем.
И теперь, сидя дома в любимом мягком кресле, нога на ногу, с запретной, но такой сладкой, так нелепо отдающей молодостью сигареткой в пальцах, он снова оглядывал с высоты птичьего полета рельефные карты с до дрожи знакомыми смолоду названиями и этак небрежно выбирал куда. Зная, что на самом-то деле можно и туда, и туда, и за один день в двадцать разных мест… Тимохарис? Паллас? Лаланд? Гершель? Вам Гершель Цэ или Гершель Дэ? Знаете что – мы берем оба, заверните.
Жизнь только начиналась.
Я еще увижу, подумал Алдошин, как встают над горизонтом чужие солнца. Подумал взволнованно и чуть гордо, но – просто. Потому что так и случится, скоро-скоро. Не было ни малейших сомнений, не было даже оснований сомневаться.
В тишине уютно плывущей в дожде сухой квартиры, где шум валившей с небес воды казался таким
