— Что случилось? — обвожу комнату взглядом. Все, кроме Харли, смотрят на меня с теми же презрением и горькой злобой, что звучали в голосе Виктрии.
Пойдем, — говорит Харли, вставая. — Пойдем лучше в твою комнату.
— Почему? Я не понимаю. Что случилось?
— Пойдем, — повторяет Харли и уводит меня прочь сквозь стену безмолвия и враждебных взглядов.
28
Старший
Когда я выхожу из лифта, разговоры превращаются в перешептывания. Нетрудно догадаться, что они обсуждают. Пусть себе шепчутся, пусть повторяют вранье Старейшины. Мне все равно, что они думают. Я хочу знать, что думает Эми.
У двери на полу — коричневое пятно: это останки тех раздавленных цветов, что я хотел ей подарить.
Стучу в дверь.
— Заходи, — отвечает глубокий мужской голос. Харли. У меня сосет под ложечкой. Провожу пальцем по кнопке замка, и дверь открывается.
Эми сидит у окна и смотрит на улицу. На поднятое лицо падает свет и разливается по красно-золотым волосам, играет в сияющих зеленых глазах. Я смотрю на нее не в силах оторваться.
— Красота, а? — говорит Харли. Стол теперь стоит не у стены, а прямо перед Эми, а на нем примостился мольберт. Харли уже набросал углем на небольшом холсте открывшуюся мне сцену.
— Ты бросил рисовать ту рыбу? — спросил я, надеясь, что горечь в моем голосе мне только послышалась.
— Ага! — щебечет Харли, нанося маленький синий мазок на нарисованное лицо Эми так, что под губами появляется намек на тень. — Забавно, для нее нужны почти те же самые цвета, что я использовал, когда писал золотую рыбку. О! — восклицает он, выглядывая из-за холста. — Это будет твое новое имя: с этого момента ты — моя Рыбка!
Эми весело смеется, слыша свое новое прозвище, но я хмурюсь — Харли назвал ее «своей». А вообще, он прав: у ее красно-желто-оранжево-золотых волос точно такой же цвет, как у чешуи золотой рыбки Харли.
— Рыбка, не обращай внимания на мальчика — расскажи мне о небе.
Я весь напрягаюсь, когда Харли называет меня «мальчиком». Дать бы ему в нос… Мне правда хочется его ударить, хоть он и мой лучший друг.
— Больше всего я любила звезды — с детства, с тех времен, когда родители водили меня в обсерваторию.
Я не очень представляю себе, что такое обсерватория, но одно понимаю: Эми впервые увидела звезды в компании родителей, а я — в компании мертвеца.
Эми смотрит на меня. Хорошо, что она не умеет читать мысли. Поковырявшись немного в мясном пироге, который лежит на салфетке у нее на коленях, она отправляет кусочек в рот. Быстро глотает, а остальное выбрасывает в мусоропровод. Видимо, они с Харли ели здесь, а не в больничной столовой. Хорошо. Думать не хочу, как к ней относятся пациенты после того, что сказал Старейшина. Она делает глоток воды из стакана и морщится.
— Что такое? — спрашиваю я.
— Голова болит. Так что, ты мне расскажешь, что такое случилось, что все считают меня уродом?
— Ты ей не сказал?
— Нет, конечно, — ворчит Харли, избивая кистью холст. — Зачем я буду оскорблять ее этой чушью?
Какая-то часть меня радуется, что Эми не слышала слов Старейшины. Но Харли — он всегда был таким, сколько я его знаю, всегда думал, что неведение — лучший способ защиты. Он не понимает, что мы часто воображаем себе вещи куда худшие, чем есть на самом деле.
— Так ты расскажешь?
Я поднимаю взгляд, и глаза Эми затягивают меня.
— Это Старейшина, — начинаю я. — Он послал всем общий вызов о тебе. — Пауза. Она знает, что такое «общий вызов»? — В общем, сообщение. Послал всем голосовое сообщение о тебе, — снова замолкаю не в силах выдержать взгляд ее огромных зеленых глаз. — В основном ложь.
Эми чувствует, что я не решаюсь продолжать.
— Что за ложь?
— Что ты — результат неудачного эксперимента, что ты умственно отсталая. Неполноценная, — снова медлю. — Аномалия.
Хмурясь, Эми переваривает эту информацию. Губы ее кривятся от отвращения — видно, она уже виделась со Старейшиной и представляет себе, что он мог сказать.
В конце концов она вздыхает и снова отворачивается к окну. Харли, выпрямившись, опять принимается за картину. Он пририсовывает грусть ее лицу на холсте.
— Так что, много звезд на небе? — спрашивает он, принимаясь за ночное небо на фоне. Слово «звезды» он говорит с трудом, словно не привык произносить его.
— Миллионы, — отвечает Эми. — Миллиарды.
В голосе ее звучит восхищение.
Харли разбрызгивает по холсту серебряную краску.
— Нет, — говорю я, нагибаясь над картиной, — они рассеяны, а не так плотно друг к другу. Разбросай их пошире. И они разного размера. Одни побольше, другие — просто искорки.
Эффект такой, будто я сделал что-то непристойное. Харли медленно поворачивается ко мне. Эми широко распахивает глаза.
— Ты видел звезды? — голос Харли звучит обвиняюще.
— Я… эээ…
Взгляд Эми впивается в мои глаза. Я знаю — она ищет в них сияние звезд.
— Всего один раз.
— Как? — выдыхает Харли.
— Из двери шлюза. Для сброса мертвых.
Эми резко поднимает на меня глаза.
— Где это? — спрашивает Харли напряженным тоном, и мне вспоминается период, когда он в последний раз был на том, что Док назвал «нисходящей спиралью».
— Не на уровне фермеров.
Харли разочарованно сникает. Он не входит в число немногих избранных, у кого есть доступ к другим уровням: всю свою жизнь он провел здесь, на уровне фермеров.
— А нам можно посмотреть? — спрашивает Эми. — Можно нам посмотреть на звезды?
О да, я хочу их ей показать. Хочу, но не ему, не сейчас, не вместе с ней. Я хочу быть тем, кто вернет Эми ее звезды.
Но что скажет Старейшина? Что он сделает? Со мной… и с ней?
— Нет, — отвечаю я. — Старейшине это не понравится.
Глаза Эми сужаются и превращаются в две нефритовые булавочные головки.
— Я видела Старейшину, — произносит она, и голос ее сочится отвращением.
Харли фыркает, и Эми обращает свой взгляд на него. Для нее в Старейшине нет ничего смешного.
— Великие звезды, что такого он мог сказать, чтобы тебе не понравится? — смеется он.
— Старший сейчас говорил про шлюз, — Эми сдерживает ярость, кипящую внутри, так, как, наверное, человек сдерживает рычащую собаку, которая рвется с поводка. — Он хотел меня в него выбросить, чтобы я
